Постоянно экспериментируя, Серов, однако, никогда полностью не порывает с традициями классического искусства, воспринятыми с позиций русской реалистической демократической живописи второй половины XIX века. Глядя на его холсты, наслаждаешься необыкновенной легкостью письма. Репин не только оценил дарование мальчика. «Что делать, если шарж сидит в самой модели, – чем я-то виноват. Прекрасно лицо Ермоловой. Мир действительный и отраженный в зеркале сливаются. Те ученики, которым удавалось одолеть нелегкую чистяковскую систему, прощали впоследствии своему учителю его насмешливость, его жестокие подчас выходки и сохраняли на всю жизнь светлое воспоминание о «тесной, душной и фантастически пыльной мастерской мудрого академического кобольда».
Серовскими портретами их смелой и сочной живописью можно любоваться бесконечно. Легкие и воздушные, они тонут, расплываются в тишине наступающего вечера. Тот разительный контраст, та пропасть, что разделяла «верх» и «низ» русской жизни, — не выразилось ли все это в простых «портретах» родной природы. Фигуры сообщают природе исторический, «античный» характер пейзаж торжественной мерностью чередующихся планов, эпическим разворотом пространства, прозрачностью красок рождает лирическое чувство, которое является сущностью серовского отношения к античности. Хотя некоторые и побаивались – художник никогда не льстил тем, кого изображал. Он приучал смотреть на рисование не как на развлечение, а как на суровую и точную науку имеющую свои законы, «стройные и прекрасные».
Некрасивый, большеносый, молчаливый, он был похож на одинокого нахохлившегося птенца. Он бросал перед ним на табуретку карандаш и говорил: «Нарисуйте вот карандашик, оно не легче натурщика будет, а пользы от него много больше. » На следующий вечер снова являлся Чистяков, в течение десяти минут ухитрявшийся доказать «новенькому» воочию, что он не умеет нарисовать и простого карандаша.
Кисть мастера запечатлела поразительно одухотворённое выражение лица ребёнка, в громадных тёмных глазах которого одновременно и детское удивление, восторженность и недетская серьёзность, целеустремлённость. Он попросту сажал его рядом с собой (сам он писал тогда свою картину-сказку «Садко») и ставил какой-нибудь натюрморт. Говоря о таком художнике, не хочется играть словами, но, право же, мне всегда чудилось что-то «нарочное» в самом звучании его фамилии, будто именно ему на роду написано было открыть невиданную свежесть дивных серых тонов: то жемчужных, то розоватых, то сизо-лиловых, прохладных и теплых, как бы впитавших в себя понемногу от всех красок жизни. С. И. Бэлза дал очень точную характеристику полотну, на котором изображён Мика Морозов: «8230 посетители Третьяковской галереи подолгу задерживаются у изображения сидящего в кресле очаровательного ребёнка лет пяти.
Значение света, воздуха, пространства – чисто «пейзажных» компонентов – так велико в этих работах, что Серов в шутку делал вид, что боится, как бы его картину «Девочка с персиками» не приняли за пейзаж. Девушка, освещенная солнцем. Это поистине «глаза души», души щедрой и пылкой и такими их на всю жизнь сохранил профессор Михаил Михайлович Морозов (1897-1952) ибо именно он был тем мальчиком, которого увековечил Серов».
А листы его юношеских альбомов говорят не только о наблюдательности и меткости, но и об особенном, «серовском» изяществе, деликатности и благородстве рисунка. Есть вещи, трудно передаваемые словами. Беспечность и артистичность Коровина – в позе, одежде, в окружающих его предметах. Сохранился рисунок Репина изображающий Серова в возрасте тринадцати лет.
Вот, как встречал Чистяков «новеньких». Картина меня притягивает, завораживает и не отпускает. Когда Мария Яковлевна была уже пожилой дамой, ей встретился один эмигрантов, узнавший (да-да, узнавший) ее по глазам, которые помнил по картине «Девушка, освещенная солнцем». Каждый из цветовых компонентов варьируется в ином тоне иной степени интенсивности. И ставил детский кубик».
Краски почти те же, что в упомянутом портрете Ермоловой, но звучат иначе изысканнее. Лицо модели написано иначе, чем все остальное, – более подробно, детализовано.
То была беспощадность правды и недаром о Серове говорили, что у него «опасно писаться», — это действительно было опасно для тех, кто хотел бы скрыть свое истинное лицо за шелками и кружевами, за блеском золотого шитья, за величественностью позы или мнимо значительным выражением.
Но мало кто знает, сколько труда вкладывал этот художник в каждый сантиметр своих полотен. В портрете К. А. Картина «Лето» (портрет жены Серова) близка к «Девушке, освещенной солнцем» композиционным эффектом: контрастом затененного первого и освещенного второго планов. В «девичьих портретах» живопись является средством создания образа юности, ясной, безмятежной, ничем не омраченной.
Серов рано лишился отца. Выражение доброты и энергии уживается в этом лице с беспечностью. Даже тень у Серова светоносна. Но его «злость» вовсе не была злостью в житейском смысле этого слова. Она верила в Репина и не ошиблась.
Он твердо верил, что человек ждет от живописи не иллюзии, не подделки — «чтоб как живое», — а более значительного. Тонкое, волевое, творчески взволнованное, дышащее чувством собственного достоинства. И все-таки, если бы мне предложили в самых кратких словах сказать о самом отличительном свойстве живописи Серова, я рискнул бы ответить: «Наибольшая выразительность при наименьшей затрате изобразительных средств». «Я хочу, хочу отрадного, - говорил, вступая на путь большого искусства, Серов, - и буду писать только отрадное. » Двадцать три года было ему, когда он писал «Девушку, освещенную солнцем».
В основе композиции здесь лежит тот же мотив процессии, что и в «Петре I», но движение становится замедленным и величественным, развертывается вдоль плоскости холста. Хотя вряд ли я смогу сказать о каком-либо полотне Серова: «Не нравится». Я не знаю, как лучше описать это чувство оно похоже на счастье.
Ермоловой черный уплощенный силуэт фигуры на серо-коричневом фоне почти лишен объема. Мне очень нравится портрет юной Веры Мамонтовой. Мать, пианистка, страстно преданная музыке, увезла сына за границу (в Мюнхен, а затем в Париж), где он рос без сверстников, без шумных детских игр, без тепла, отчего дома, - рос, забывая родной язык.
Закономерно здесь обращение Серова к темпере. Множество «говорящих» деталей, например корова, пасущаяся на фоне воздвигающегося города, превращают картину в занимательный рассказ. Глядя на эти картины, я испытываю то же отрадное чувство, какое наполняет меня, когда я вспоминаю чеховскую Мисюсь из «Дома с мезонином». В манере художника нет подчеркнутого артистизма, блестящей виртуозности. Репин не стал «натаскивать» мальчика, дрессировать его на академический лад. Что глаз человека «воспитан» прежними поколениями художников и с течением времени все свободнее читает язык живописи, наслаждаясь и красотой густого, сочного, не заглаженного мазка и тем, как скупо, одним смелым и точным ударом кисти передано живое мерцание взгляда и тем, как бесконечно разнообразны могут быть оттенки даже такого, казалось бы, будничного цвета, как серый.
Во всем ощущение художественной интеллектуальной и эмоциональной изощренности. Перламутрово светится нежное лицо. «Нет, - говорил он ему, - карандашик-то для вас еще трудненек, надо что-нибудь попроще поставить».
В картине «Петр I», одной из лучших на этот сюжет в русском искусстве, Серов в случайном отбирает характерное. Чем ярче индивидуальность художника, чем глубже его талант, тем отчетливее «просвечивает» в картине его личность и тем определеннее — с первого взгляда — мы узнаем его произведения. И все-таки эта работа лишена цельности чувства, не свободна от манерности.
Портрет получился элегантным и острым. «Может показаться странным, - писал Игорь Грабарь, - что именно Репин направил Серова в академию, в ту самую дореформенную старую академию, против которой он десять лет спустя начал вместе с А. И. Куинджи и И. И. Толстым ожесточенный поход. » Но, посылая в академию Серова, Репин не скрывал от него всех ее недостатков. Еще более значим и чувственно достоверен пейзаж в картине «Одиссей и Навзикая».
Наиболее противоречивой из них представляется «Похищение Европы». Из картин Серова на мифологическую тему «Одиссей и Навзикая» – лучшая, самая глубокая и поэтическая. Прежде всего, мне кажется, разлитым в них обаянием нравственной чистоты.
Европа уподоблена архаической Коре. Линии скупы, краски лаконичны, колорит картины сведен к контрастам голубого и оранжевого. Но кора корявая, грубая, а пряди волос легкие, пушистые. Девять лет было ему, когда мать привела его к Репину, жившему тогда в Париже. Он был сыном известного русского композитора, крупного теоретика музыки, автора опер «Рогнеда», «Юдифь» и «Вражья сила», в чьем доме всегда полно бывало музыкантов, художников, певцов.
В ее композиции основное – не только пластика форм, но и свет. Первые его произведения – «Девочка с персиками», «Девушка, освещенная солнцем» – поражали современников новизной колорита: он чист и свеж.
С помощью своей системы Чистяков воспитывал в учениках уважение к рисунку – первооснове искусства – и приучал их к мысли, что в искусстве нет и не может быть ничего легкого, что «все одинаково трудно, все одинаково интересно, важно и увлекательно». Когда ученики-новички допытывались у Рембрандта, в чем секрет мастерства, как следует учиться писать, тот неизменно отвечал с лукавой усмешкой: «Берите в руку кисть и начинайте. » Репин, как видно, тоже держался этого мудрого правила. Я только высмотрел, подметил». Картина «Девушка, освещенная солнцем» строится на контрасте затененного первого плана и ярко освещенного солнцем – второго.
Свет добра озаряет серовские картины, он разлит в воздухе, овевающем смуглое и зарумянившееся, как персик, лицо девочки в розовой блузке он трепещет теплыми пятнами на лице «Девушки, освещенной солнцем», он отражен в ее взгляде, чуть грустном и полном доброжелательного внимания к жизни. В эти же годы Серов пишет портрет светской львицы, красавицы Генриэтты Гиршман. Пространство увеличено за счет виднеющейся в зеркале части интерьера.
Недаром Серов был учеником Репина. Он как бы сразу разгадал и его натуру, замкнутую и своенравную. «Он был слишком правдив, чтобы не чувствовать отвращения ко всякой фальши и ходульности», — говорил о Серове Грабарь. Стремление увязать новое с хорошим старым лежит в основе творчества Серова. Отвлекаясь от натуры, выявляя в ней (с помощью обнаженной линейной логики композиции, обобщенного силуэта, ритма вертикалей и горизонталей, соотношений черного, серого и коричневого) только черты строгости, торжественности, возвышенной одухотворенности и благородства, Серов создал портрет, который стал памятником великой русской актрисе.
«Всё, чего я добивался, это свежести, той особенной свежести, которую всегда чувствуешь в натуре и не видишь в картинах», – так писал о своей работе автор. А заказных было много – иметь портрет «от Серова» было модно и престижно. В заключение Чистяков рекомендовал бросить пока и думать о живописи и ограничиться одним рисованием, да притом не с живой натуры, которой ему все равно не осилить и даже не с гипсов, а «с азов». Пару минут созерцания картины и зритель, подобно Мике, уже сам готов «сорваться» по каким-то очень важным «делам», которых у мальчика его возраста просто уйма.
Но за неприветливой внешностью таилось доброе и чуткое сердце. В портрете М. Н. Художник позже неоднократно пишет человека в пленере, но эффект получается иной. Он с детства дышал воздухом искусства и рано потянулся к карандашу и кисти. «Придя в мастерскую, - рассказывал Грабарь, - новенький в восторженном настроении садился перед моделью и начинал ее рисовать, а иногда и прямо писать.
Силуэты фигур уподобляются архаическому рельефу, но без его скульптурной четкости. Сам Серов говорил о себе: «Я — злой». Картина знаменует зрелость таланта художника – точный глаз, уверенное мастерство.