Описание Картины Владимира Орлова «чистые Пруды»

Описание картины Владимира Орлова «Чистые пруды»

И даже наглым. Стало быть, кто же это – не Василий Иванович, а, предположим, Бабочкин. Однако через час мы о ней вспомнили. Все то, что происходило вокруг меня и со мной, втягивалось в роман, как в черную дыру.

Что-то мучает ее. Да еще и с пивным автоматом именно на улице Королева. Заметил я вот что. «Ну ладно, – сказал Михаил Никифорович, надо полагать, строго. – Но чтоб больше ни о каком моем брате вы не вспоминали. » Брат Михаила Никифоровича действительно проживал в Ровно и по стечению обстоятельств был там заведующим стоматологическим отделением больницы. Словно бы исследовательский. Нынешних ее собеседников.

Будто гентский палач. Шприцы Михаил Никифорович держал в доме всегда. Скончался Анатолий Владимирович 19 декабря 1905 года и похоронен в родовой усыпальнице в «Отраде». Это-то ладно. И деньги приносил.

• Портрет графа Владимира Григорьевича Орлова
• Орлов Владимир – Бубновый валет
• Новые книги Орлова Владимира Алексеевича
• Биография и книги автора Орлов Владимир
• Книга: Аптекарь – Владимир Орлов

Бутылка и поначалу насторожила дядю Валю. «Отнесу», – пообещал себе Игорь Борисович. Что делать с пятью рублями, он знал. Он вздрогнул, дернулся, подался вперед, будто его должно было вырвать. И годы при разных встречах угадывались в ней разные. Зашел на этот раз и Коля Лапшин.

Будто охотники или любители природы и мира животных исследовали они следы. Мать его, старенькая, рассеянная, часто не помнила, куда их прятала. Лежал большой снег. Или даже Демиург.

1. Колли Николай Джемсович, архитектор
2. Художественно-исторический музей Арт-Рисунок
3. Белая орхидея, ваза черного фарфора
4. Современная бесплатная библиотека электронных книг Скачать книги для,,

И вот Серов сделал объявление о субботе. Стояли мы под табличкой «Не курить». Или еще куда-нибудь. Отлетели мечтания. Есть фотографы. И он взглянул на стакан с водой. Его разбудили крики жены.

Кашинский значит Кашинский, лишь бы стакан был чистый. «А ты-то что стоишь. Вообще я предписал себе жить через «не могу», быть в напряжении, припомнив, что звучит только натянутая струна и так далее. Якобы было получено анонимное письмо с намеками о присутствии на жилплощади Михаила Никифоровича Стрельцова, в особенности в ночные часы, когда город безмятежно и доверчиво спит, таинственной женщины без прописки.

Остальные же были и без халатов. Или даже подозрения вспыхивают – не артистические ли это слезы, не притворные ли. Бумага, бумага была нужна мне. Многие ходили смотреть лошадь Игоря Борисовича (кто-то говорил, что и не лошадь, а коня). Или на семь. » «И на три.

Дядя Валя отошел от Тарабанько метров на шесть. Данные по рентгенограмме подтвердили неравномерность грунта и прохождения его сквозь холст. Перед праздниками Михаил Никифорович прямо в ассистентской трижды колол ее.

ВЛАДИМИР ОРЛОВ Родился в 1950 году в Москве. —Е. К. ), библиотечную технику илитературу, вот таким образом является работником незаменимым». Мне всякий раз были интересны скачки дяди Валиной бескорыстной памяти. Можно увидеть, как на заднем плане едут трамваи, а в пруду плавают утки. Как поленом ударило по ноге. Коле было тридцать четыре года.

А сердился Михаил Никифорович сейчас отчасти и на себя. Но где уж там. Уж очень он задолжал разным учреждениям. Научился шить тапочки, катать валенки. А я все пробуждал в себе новые свойства. И не заводил.

Рубашка под халатом была свежайшая, галстук Петр Иванович завязывал без единой морщинки. Скажем, режиссер Шамшурин. Кандидат наук Бурлакин ему ассистировал. Здесь же забвения не было. Поначалу о детстве. Но беда-то ведь небольшая.

Очень приятная и ласковая стояла она в тот день с нами. Так и так, живы ли. Игорь Борисович вскочил, побежал на улицу за Татьяной Алексеевной. – сказал Михаил Никифорович.

И меня ведь жгло нечто. Виделись звери, цветы, деревья (лябры, отчего-то я подумал тогда – с чего вдруг. Сидели хорошо. Бывало, сидит он дома в тоске в час ночи, вдруг – стук в дверь, на пороге Татьяна Алексеевна, оставившая спящего мужа в квартире и при ней авоська с пятью бутылками вермута.

Что-что, а готовить блюда из мяса я всегда любил. Скажем, дядя Валя в красноармейской форме без погон, наверное на финской. А на особенно оголтелых общественников. Рубль у них полагалось разнести топором так, чтобы ни один клочок государственной бумаги не вмялся в раздробленную, шершавую, чуть ли не клыкастую поверхность колоды. Пожилой не сразу, но бросился к лесу.

Теперь же в половине двенадцатого я начинал кругло зевать, закрывал глаза, сдавшийся, в полусне добирался до дивана. Здесь он был Верховный жрец. Нынче они стояли рядом мирные.

К чему. Он скоро заснул на раскладушке в ванной, но был разбужен. Подойти просто так к окошку Михаила Никифоровича я не мог.

А возвращаясь со стройки, увидел, как извозчик бил лошадь. Игорь Борисович растерялся. В том разделе шли справедливые соображения о равноправии, о дружбе в семейной жизни, следовали советы, как мужчине в быту и на отдыхе вести себя по-хозяйски и по-рыцарски. Они принялись подстрекать дядю Валю к свершению безрассудных и авантюрных действий. Шполянов его спас, сделал рискованную операцию. С одного, с пожилого, сняли тулуп, в крови, отдали зябнущему парню из Старковых.

Расстраивало нас полное безразличие дяди Вали к явлениям жизни. «Исполняй обещание. » – сказали Равилю Ибрагимову. «А вот теперь мы. » – обрадованно заявил физик. Праздник уже устал, но совсем не иссяк и не утих. А немцев стоял взвод.

А магазины не предполагают курения. И преподнес цветы жиличке. Пайщики давали понять Любови Николаевне, что они существа одушевленные и самостоятельные, что они сожалеют о требовании, предъявленном ей на детской площадке, хотя там заявка на коньяк ереванского розлива и портвейн «Кавказ» была отчасти вызвана драматичностью ситуации. Имел в базарные дни по семьдесят, а то и по сто рублей. А как быть с Филимоном Грачевым. Однако сердитый взгляд Михаила Никифоровича заставил ее проявить покорность.

А я не ходил. И запели. Как полагается. Был Игорь Борисович разнорабочим, потом стал учетчиком, а потом и прорабом.

Устроить досье. Положила на стол три рубля, видно, кормилась где-то за чужой счет или бесплатно. Но как и что ел – помнил Была зима сорок второго.

Мишка же каждый год оставался с отцом на весь срок. Растрогали нас отчасти его рассказы И мы замерли. Штакельберг», «Портрет И. Г. Орлова», «Портрет А. Г. Орлова», «Портрет светлого князя Г. Г. Орлова», «Портрет светлой княгини Орловой, рожд. Но однажды будто очнулся.

Фамилия его более подходила для молочного магазина – то ли Маслов, то ли Сметанин. Говорили, будто страсть его к Татьяне Алексеевне угасала. Глупости какие-то лезли сейчас Михаилу Никифоровичу в голову.

Ему, молодому, дали редактировать журнал. И никого вокруг себя не видели.

Прежний дядя Валя тут же бы сказал: «Но беда-то ведь небольшая, а. Пойдем. » И мы бы пошли. Игорь Борисович наполнил туфлю портвейном «Агдам», бутылку утвердил на полу, поднял туфлю торжественно, будто держал в руке турий рог, оправленный золотом и был намерен читать стихи, губы его шевелились, потом он церемонно выпил темно-красную жидкость и, не вставая, преподнес туфлю Татьяне Алексеевне. Мы сразу же поняли, что дело тут серьезное. И как-то быстро сделал карьеру. Я натянул струны в ванной.

И себя. И в нас самих, похоже, кровь застыла. Дробный и начал. Воспоминания эти и никогда не покидали меня, нынче же они явились как ожоги и как доброе прикосновение женской руки (или души. ). И мы притихли.

Я корил, поддерживал и предупреждал. Ну хочет пить на коленях, ну пусть и пьет. Особенно характерно создают атмосферу блики на деревьях, тротуаре, на лицах прохожих.

Тут существовали и иные запреты: «Приносить и распивать» И так далее. и Ф. Г. Орловых исполненные в1770-е годы скульптором Ф. И. Шубиным. Кто-то стал лебеду бранить, сравнивать ее пренебрежительно с капустой. Украли, что ли. Вот таким образом после 1917 года вОтраде прежде всего разыскивали «Христа», однако вусадьбе картины неоказалось. Больше молчит, пьет одно пиво и словно бы о чем-то думает.

Раза два она падала ни с того ни с сего, будто бы наткнувшись на железную палку. Но вот чернослив был приобретен. Снимок так и остался для меня загадкой. И действительно, документ был составлен без промедления. Особое внимание стоит уделить, разумеется, водной глади. Неожиданно запела Любовь Николаевна.

С работы Оля возвращалась полседьмого. Иногда я все же встречал ее, но разговоров с ней не вел Кое о чем сообщил мне Михаил Никифорович. В 1981 году вернулся в Великие Луки и стал работать в средней школе 5. В известном каталоге выставки портрет Орлова значится под номером 653. «Ну ладно, сейчас», – сказал Дробный. Утром обломки бритв там лежали, а денег не было.

Тем более что Игоря Борисовича бьет колотун. И что коса, возникшая сразу после короткой стрижки, лежала на ее спине своя. «Что касается книг, – сказал тогда Дробный, – то тут я запойный». Почему-то все замялись. Молоденького застрелили быстро – у мелового оврага, оттуда брали мел на побелку хат. Человек двадцать. Может быть, перед Любовью Николаевной. В автомате темы в разговорах быстро меняются.

Сколько мы так стояли. Вот мы и переводили дух на Королева, пять. Но она шла трудно. Теперь составил за два дня. И вот кадык его дернулся, челюсти разжались. Но Игорь Борисович выходил из больниц и улыбался. Собирал Дробный и живопись.

Невдалеке от нас стоял дядя Валя. Сегодняшнее ихместонахождение неизвестно. Заграницейже творение великого голландца было хорошо известно. В местах утрат виден нижний красочный слой другого цвета. Однако четверо не шли, вызывая у нас догадки и опасения. Все. Лесков заявил, что на тех аппаратах вообще никаких конденсаторов не было.

Тот, молоденький, не дожидаясь залпа, дернулся первым. Навечно будет так. Однако не ее доспехи возмутили Михаила Никифоровича. Тарабанько вынул палец изо рта, кровь текла. При такой чеканке дрянь уже не хотелось бросать на пол, руки сами тянулись к урнам.

Он обиделся. Дядя Валя остановился. Дядя Валя был нынче значительный и задумчивый. Вспоминали, что и перед выборами автомат был под угрозой. Ростовскому театру кукол я должен был ответить четыре года назад, вряд ли в Ростове люди и куклы с особенным нетерпением ждали сейчас мое письмо, но я и перед ними извинился и им отослал заказное.

И, конечно, о горячем. Над его лицом укрепляли рамку с досочками, туда и клали книгу. «Это вам, доктор, – радовался Росинант, – не людей потрошить. » Шполянов и сам по себе, видно, застенчивый, улыбался виновато, говорил, что устал за праздники, дежурил оба дня в клинике, вчера сидел в реанимации с больной до двенадцати ночи. Михаил Никифорович подскочил к Серову, стал колотить его по спине.

На руках у нее Мишка и просидел всю казнь. Видеть человека в безделье, да еще и видеть в своей семье, было ей нестерпимо грустно. И сунул ей букет. Другой бы сдох, а Бурлакина лишь пронесло.

Глаза его закатились, лицо синело. Кричал себе: вот учись. Ванька Карась давно грозился украсть. Михаил Никифорович вымыл руки и вспомнил, что он даже не спросил, какое лекарство он должен ввести Любови Николаевне и из каких склянок. В одной рубахе, босой, с голым задом. Кому из мужчин приятно смотреть на женские слезы.

Мы с Михаилом Никифоровичем подошли к ним. Однажды я, возбужденный, что ли, был, не выдержал и предположил вслух, что это, наверное, не тот Сережка Эйзенштейн, который поставил «Броненосец Потемкин. Каково было смотреть на меня матери. Халат, запачканный кровью скотины, не портил его. А это будут голяшки. И стройку, куда он обязан был по принуждению отправиться через полчаса.

Но нести было надо. Капли же с таблетками будто бы сами помогут от хворобы, если не подорвут печень. Для плова. Но я уже думал не о комках и хлопьях. В 1923 году этот музей посетил Александр Греч и поделился своими впечатлениями: «. Жена и тут дивилась мне, то ли радуясь, то ли справляясь с подозрениями. Драму, роман, рассказ, мемуары, либретто, памфлет, бичующий чьи-то происки.

Там и тут появились деревянные подзоры, солнца, полотенца и орнаментальные полосы с языческими мотивами. И я точно почуял бы, что пахнет. Может, завтра, решил Игорь Борисович.

Михаил Никифорович спросил, отчего она вздрагивает и ревет. Автор более двухсот публикаций историко-краеведческого характера, учебно-методического пособия по краеведению для учащихся и учителей, фотоальбома Храмы Великолукского уезда. Руководит центром краеведческих исследований и школьным музеем Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Я отругал себя опять же за лень и за отсутствие отваги. Наточенный нож долго не мог справиться с каракулем, еще и подкладка мешала. «Руки разбивали. » – спрашивали его.

Хотели дать в морду Грачеву, но тот справедливо пожал плечами – ходили бы сами. Я знал известного литератора, тот всегда писал пять или шесть вещей сразу. Пальцы жены оказались забинтованными. Минуту, две, три, больше. Когда я что-либо предпринимал или суетился, чаще всего ничего хорошего и не случалось. Подстерегла и нате вам – тысяча рублей.

Можно, сказали и без конденсаторов и без бритв. Где еще можно было дух перевести. «Поняла.

Он, как и дядя Валя, был шофером и тоже имел склонность к фантазиям. Отец, правда, почти и не пил. Теперь же я решил: все, хватит. Иные из нас росли в войну или после войны и знали лебеду. Я уже говорил как-то, что в доме дяди Вали я ни разу не был, хотя он и звал меня к себе. Впрочем, никто об этом не думал, лилось бы пиво и не было бы разбавленным.

О многом помнил. И даже перетянул их от старания. По сведениям Лескова выходило, что за неделю Михаил Никифорович изменился.

Можно, предположим, с помощью валерьянки. Желающих же платить за окурки и выпотрошенные сигаретные пачки не было, оттого в автомате то и дело звучали пронзительные восклицания: «Прекратите курить. » Но сейчас Михаил Никифорович и дядя Валя курили спокойно. А тут взял и купил.

Женщина-то хрен с ней, но бутылка-то оказалась пустой. «Принимайте раненого», – сказала медсестра.

«Да так, – сказала жена, – обожглась». Когда же лежал или вешал пиджак на стул – что ей стоило их достать. Или пойти в мясники. С блокады мучился желудком.

Кто-то запомнил Михаила Никифоровича именно лысым (а Михаил Никифорович раз в год брился наголо), кто-то запомнил его рассказ о том, как он, окончив в своей курской деревне десятилетку, приехал поступать в МГИМО, все сдал, возможно, был бы теперь дипломатом, но на последнем экзамене, немецком, срезался Я видел многих родственников Михаила Никифоровича, двоюродных братьев и племянников его. Были и иные фотографии. Не в смысле внешнего вида. Потом опять была коса и уже русая. С поправками к документу выступил Игорь Борисович Каштанов.

На обороте картины в центре выполнена надпись черного цвета русскими буквами: «князь ГригорIй Григорьевич Орловъ» и в нижнем правом углу авторская подпись латинскими буквами: «G. Она тихо шла от троллейбусной остановки к дому Михаила Никифоровича. Брал легендарную «Книгу о вкусной и здоровой пище» с кулинарной мифологией тридцатых годов и пожеланиями наркома А. И. Микояна. Жалел он калек. ВТретьяковкеже оказался «Портрет О. И. Орловой-Давыдовой сдочерью» работы К. П. Брюллова (1834).

Убедил я себя и в том, что обязан стать приличным мужчиной. Может, ноги его не держат. И нам ли, этой суетой взлелеянным, ко всему привыкшим, было терзать чистую, наивную душу. Ну, не строила, пояснил Михаил Никифорович, а пыталась приветливо улыбаться.

Один вон хирург уже оказался слабаком. Долго жевал. Они были, как отец, а отца он любил.

После ухода Шубникова с Бурлакиным все вернулись к индейке, но тихим стало застолье. Ручку у дамы целовали и вспоминали строки из песен трубадуров («Я, вешней свежестью дыша, на пыльную траву присев, узрел стройнейшую из дев, чей зов мне скрасил бы досуг»). И когда художница ушла, помахав мне своей талантливой рукой, нос Любови Николаевны прежним не стал. Самые миловидные девушки – представим вдруг и доброжелательные. А потому и продержался редактором полгода. Способ общения был проверенный.

Сейчас Серов откинулся на стуле и был похож на того знакомого. Избирался депутатом Псковского областного Совета народных депутатов и депутатом Великолукской городской Думы (1990-1998 годы). Какие-то сведения выкопал в книгах, журналах и рукописях, какие-то открытия (для себя, естественно) сделал сам, обнаруживая в частых, порой и случайных, хождениях по Москве забытые путеводителями и перестроенные палаты семнадцатого века и начала восемнадцатого или церкви, как принято говорить в искусствоведческой литературе, приведенные в гражданское состояние. Некоторые горячие люди стремились что-то доказать Игорю Борисовичу кулаками. К словам об эксперименте отнеслись серьезно, но Игоря Борисовича надо было спасать.

Старушки из очереди меня бы сразу урезонили. Экспонаты перевезли вМоскву ираспределили помузеям, библиотекам иархивным хранилищам. Теперь осталась только одна надпись в центре чистейшего потолка, видно, пожалели ее маляры: «Пусть стены этого сортира украсят юмор и сатира. » Года два подряд Игоря Борисовича Каштанова сжигала страсть к Татьяне Алексеевне. Не сразу он привык к домам, начал именно с мелких предметов. Не вышел. Рассказы Михаила Никифоровича вызвали и воспоминания.

«Для такой рамы, – сказал Дробный, – нужен либо Глазунов, либо Шилов». Нирвана – скорее сладостное и горестное забвение, остановка мысли и чувств. То есть какой он тогда был Михаил Никифорович. Вскоре после смерти Евгении умер и ее пятилетний сынок Владимир. Однако комплекс непобежденного рубля недолго печалил мясницкую.

«Давай две бутылки коньяку армянского розлива и портвейн Кавказ, раз ты придуриваешься и катись, а не то сдадим в милицию. » – сказал ей дядя Валя. А какие в Доме инвалидов давали кисели и суфле. Да и сидеть все время в одной палате было бы ему скучно. Меня принялись сажать в президиумы. Случайно ли так выходит из-за каких-либо особенностей натуры Любови Николаевны. Большинство же грешило на жильцов дома номер пять. Ставил аккуратно и они как бы снова прирастали к останкинской земле.

И в день получки наломал три лезвия «Балтики», сунул в карман. Только ли я думал. Мишка переворачивал страницы. Даже и не порезал, а поцарапал лохматым краем измученной ножом крышки. Он много надежд возлагал на свою прозу. Раньше чего в туалете только не писали.

Точно, все было не так. И не приклеился к ней. И предположить можно было, что не одну лебеду Михаил Никифорович ел в детстве. Автор цикла очерков «Дорога длиною в семь сантиметров» (1960) и романа «Соленый арбуз» (1965), основанном на материале сибирской «стройки века» и написанном под явным влиянием исповедальной прозы В. Аксенова с ее ироничным героем, «ремарковской» лирической коллизией и скрытым нонконформизмом. Испанских снимков не было. Тем более что призовой фонд был израсходован.

Поздравляли знакомых и незнакомых. Аптекарь и так, по существу, «избавитель» и «защитник»: к нему идут люди с бедой и болью и он помогает преодолеть их. Тут все сразу же принимаются изучать потолок и посуду за стеклом серванта – из деликатности и в расчете, что слезы скоро сами собой иссякнут. Скоро следовало ожидать перехода к кинематографу. Громко заявила: «Так будет всегда. » – надела туфлю и победительницей отправилась к выходу. Каким-то чудом уцелели эти жемчужины русского фарфора».

Жизнь снова казалась ему погубленной. Володя Холщевников с телевидения тоже пришел без друга. Он и сам в ту пору пописывал.

Проблемы дискуссий не были мне близки и вообще казались пустыми, в них как бы выяснялось, нужна ли такая птица соловей или ее следует заменить барабаном, но я сказал себе: «Надо». Посоветовавшись, доверили ему составление протокола. Тем не менее детали разглядеть можно.

Наверное, всегда это была именно Любовь Николаевна. Тут в его движениях вышла задержка. Костерок с дымком. А нам бы только от нее отделаться, бросить ее, слабую, в водопады московской жизни. Совершалось и иное.

Дело в том, что я долго работал в газете в отделе писем. Палку дядя Валя все же взял. Проклинал и долги, вызвавшие это принуждение. Менялся и рост Любови Николаевны. Им и пиво пока не помогало. Мало ли что. Но нет, торжества вроде бы ни у кого не намечалось.

Всегда я предпочитал носить свитеры и куртки. И на семь.

Что пришлось бы. Татьяна Алексеевна держала ногу несколько на весу, видимо не желая запачкать чулок. Стоял в сквере известном местным жителям как Поле Дураков. «Больше никогда в жизни», просил записать лично от него в документ дядя Валя, – он был решителен и горд, правда, что-то тут же произнес, не слишком, впрочем, внятное, о прибавке к пенсии из Испании. Оттого и прощали его, Мишку. Не разнес и не вмял.

«На четыре слабо будет. » – подзадорил его Росинант. На что раньше никак не мог отважиться. В ближайшие недели дядя Валя полагал заняться лишь диагнозами. Командировочные Игорь Борисович охотно брал, но никуда не ездил, а широко гулял. Тем более что в последние дни что-то неладное происходит с Любовью Николаевной.

А рубщиков было пятеро. И еще одно подтверждение о принадлежности этого портрета имению «Отрада» находим в архиве древних актов в описи картин, рисунков, гравюр, скульптурных работ, фарфоровых изделий и других художественных ценностей Отраднинского имения 1867 года: «. Менее всего я узнавал в те дни о Любови Николаевне. Было удивительно, что мы так долго молчали, а Михаил Никифорович так долго говорил. И менялись линии ее бровей, рта, губ. Приятно было смотреть на этот нос. Впрочем, парнишка оказался отцом двухлетнего Васи.

Отправив говядину очереди, принесли деньги на лотке, был пущен в дело и призовой фонд, мастера рубили в нетерпении, но все по правилам, ошибок себе не позволяли, нарезанные, настриженные будто бы для карнавальных буйств цветные кусочки бумаги лежали, теснились вокруг колоды их пачкали, давили толстые подошвы и скошенные высокие каблуки фирмы «Саламандра», вминали в сырость бетонного пола. А тогда отца устроили в колхозе ночным сторожем. В1922—1940 годах А. С. Петровский был одним изредакторов иавтором комментариев кПолному собранию сочинений Л. Н. Толстого выпустил любопытную книгу «Москва в1812 году пописьмам М. А. Волковой» (Москву, ееисторию идостопримечательности знал онвеликолепно). Любовь Николаевна даже приняла участие в решении двух кроссвордов. Впрочем, большинство из постояльцев автомата выглядели нынче скорее упитанными, нежели тощими и мысли о лебеде, корнях аира, крапиве казались больше баловством, а не напоминанием о горестной поре. Однако чувство тревоги и, уж точно, ощущение неловкости не отпускало Михаила Никифоровича.

А тут на крышке было обозначено: Кашинский ликеро-водочный завод. Теперь Игорь Борисович стал третьим. А главное – сколько же непрочитанных книг стояло и лежало вокруг меня. И дело было не в цеховом одеянии Михаила Никифоровича – белом халате и белой шапочке.

Я был с сумками. Так или иначе, «семейного портрета» неполучилось. Картошкой на навозе в глазах жены его поход в баню был уже оправдан.

Интересовали его и художники круга Александра Гавриловича Венецианова, «русский бидермайер», как разъяснил Дробный. Татьяна Алексеевна туфлю приняла. Он застолья любил в ту пору куда крепче, нежели заседания редколлегии.

Казалось, что я и становлюсь им. И без работы и без жены Игорь Борисович существовал скорее весело, нежели грустно. Тут дядя Валя и заявил, что он берется прекратить кровь и без Склифосовского.

Зачем это ей. Игорь Борисович вздрогнул. Глупым становилось мое пребывание возле недужного. Вставал поздно, разбитый, с тягучими, обидными мыслями. Может и деньги, спрятанные где-нибудь в платье или на груди, кончились у нее. Уже в гражданскую охраняли мост через Волгу под Сызранью.

Банков не грабил, никого не насиловал и примерный семьянин. И узнал, что у меня во вторых рядах. Или в спину. Он на Любовь Николаевну цыкнул, пообещал применить силу и буйство прекратил. Вот сам дядя Валя, молодой, ушастый, рядом именно с Эйзенштейном.

Рядовой пехоты. Будто бы вот он наконец я истинный. Нам-то каково. Открывая в пивном автомате банку трески в томатном соусе, Тарабанько порезал палец. Все, что происходило с ним до десяти, он помнил, что потом – нет. Замечательная эта чеканка, как бы компенсировавшая отсутствие в автомате какой-либо закуски к пиву (кроме сушеного картофеля в пакетах), появилась здесь после ремонта.

– говорил он и радость горела в его глазах. – Как это ты догадался. Он окончил университет на горах, работал ядерным физиком, а потом пошел в мясники. «Все. Или чуть больше. Не на всех, конечно. И Серов заявил, что ему никакие ее услуги не нужны.

Но не дотянулся. Вот жена дяди Вали, покинувшая его года три назад. Ну исчезла бы она. От желудка через четверть века он и умер.

На три дня она пропала вовсе, Михаил Никифорович уже обрадовался, но она вернулась. Он был уже не здесь. Дядя Валя не оплошал. Как и Михаил Никифорович, я дал бы ей лет двадцать пять – двадцать семь. Без многих других желаний. Татьяна Алексеевна иногда и на месяцы переходила жить к Каштанову. Игорь Борисович Каштанов явился без ассистента и без друга.

Каких красноармейцы были лет, он не знает. Было зябко. Напротив, она облагораживала и само место и нас, постоянных посетителей.

О том, что, если она собралась стоять в автомате и пить пиво, ей придется терпеть. «Тогда ешь. » Вскоре многие перестали здороваться с ним, дали понять, что лучше ему съезжать из Останкина, здесь не любят людей, не умеющих держать слово. Я не оправдываюсь. Я сейчас же напечатал список книг, которые я должен был одолеть в первом наступлении. Жить было надо В тот день мать и накормила Мишку картошкой. Теперь приходилось жалеть о том, что накануне не было консультации с понимающими людьми, хотя бы со скорняками и шорниками и вот Серов маялся, разделывая меховое изделие (живое жертвенное существо из квартиры уже как будто бы исчезло). Однако видно было, что все хотели говорить про лебеду.

Из дикого терна, в частности, коли случалась ягода (терн у них в деревне шел и на настойки). Выдает ей рубль в сутки, больше не в состоянии. Ну шапка и шапка на голове у Серова. ВМузей изящных искусств (ныне— Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина) попали рисунки К. П. Брюллова исполненные в1835 году для «Атласа путевых заметок графа Е. П. Орлова-Давыдова» изданного вМоскве в1840 году, «Портрет И. И. Барятинского», написанный француженкой Э. Виже-Лебрен, картина «Моление очаше» неизвестного голландского живописца XVII века, ряд других холстов имножество рисунков западноевропейских художников. При этом мысль о подмене у меня не возникала. Понятно, возник и самогон.

Как я и ожидал, дядя Валя свернул на Эйзенштейна. Такая, наверное и в городки могла удачливо играть. А что с тысячей. Оттого Собко пил пиво с удовольствием. Помнил предупреждения о вреде сахара, даров моря, перца, острой югославской приправы «Вегета», говяжьих мозгов, пусть и в сухарях, молодых грибов свинушек. Все вспоминал: нет ли у кого нынче либо на неделе дня рождения. «Ну-ка разбинтовывай. » Понятно, что на пальцах были порезы от лезвий.

Впрочем, скоро застолье отвлекло нас от наблюдений за Любовью Николаевной. Один в виде танка с пушками. А затем его направили ночным сторожем в павильон юннатов Выставки.

Крови не было. И – в сады своих воображений С 11 мая я стал именно галерным гребцом, прикованным к столу. Однажды его и подстрелили. Но я понимал, что всегда цвет волос Любови Николаевны был естественный, от рождения.

Испанскую тему сменила музыкальная. И прочего. – сказал подсобник. – Уже три лотка насек. Возмутило его топтание «Определителя».

Или духа не хватало. Но он ее осадил. Да и вообще женщина есть женщина Но вот носик Я помнил точно (хотя теперь, конечно и имел причины для сомнений в этом), что в первые минуты посещения автомата Любовью Николаевной нос у нее был прямой. За яблочко его или как. » Дядя Валя посмеивался и говорил: «Но беда-то ведь небольшая, а. » Месяца два он не появлялся в пивном автомате, потом пришел с палочкой. Лапшин с трудом, но расширил туалет за счет ванной. Выходили кисели и из корня лопуха. Как это делает летчик Герман Молодцов. Никакой жидкости в ней уже не было.

Рассмеялась зловеще и с силой с размаху туфлей ударила Игоря Борисовича по щеке. Но надо сказать, что в последние месяцы Игорь Борисович был аккуратнее. О том, как хорошо и вкусно кормили в Доме инвалидов, как они с отцом отъедались там. Так, рубли. Понятно им, в особенности Игорю Борисовичу, уже не терпелось. Борода у него росла лопатой и была черная, как неблагодарность. До того ли им было.

Лоб его был мокрым. И слово «нирвана» здесь неточное. Такое уж увлечение и не осуждайте меня – я люблю свой город.

Вернее, укладывал один Шубников, а Бурлакин, прыгавший рядом, давал советы. Я слушал Любовь Николаевну закрыв глаза. (Хотя для жены, ведшей, между прочим, в некоем издании раздел «НОТ в доме», мог бы произнести эти слова и ради оправдания. ) Но где нам еще можно было встретиться со знакомыми, давними и случайными, постоять просто так в шумной компании, ни о чем не думая или, напротив именно думая о существенном. Никелированная коробка со шприцами и иглами стояла в шкафчике, в ванной и Любовь Николаевна ее, вероятно, видела. Иногда сердиты были на Игоря Борисовича и его гости. «Да небось у нее и кожа-то казенная», – попробовал успокоить себя Михаил Никифорович.

Видный искусствовед В. Боде включил отрадненского «Христа» вшестой том своего капитального труда оРембрандте. Но видно было, что страсти уже удовлетворены. То и дело его о чем-то просили, а то и поручали что-то. И некие видения стали возникать во мне.

Деньги он всегда носил в верхнем кармане пиджака. Все в их детстве было хорошим, куда лучшим, чем в годы зрелые, щи из лебеды в частности. Михаил Никифорович понюхал жидкость и спросил: Михаил Никифорович опустил шприц во флакон, жидкость, бесцветная на вид, оказалась тягучей и плотной. Сегодня Лапшин пришел сильно покорябанный. То ли желал на манер Ильинского, которому дядя Валя, а не Яшка Протазанов наверняка подсказал трактовку образа в «Иоргене», явить останкинским жителям чудо, то ли все же оставались в нем сомнения.

Сгоняли к сараю, тот до войны и после нее был колхозным клубом. «Она, наверное и не чувствовала ничего», – подумал Михаил Никифорович. Да и авоська его с буханкой черного и банкой рыбацкой ухи то и дело вздрагивала.

То есть она была, но засохшая. Но надо было найти животному крышу. Коричневые тугие завитки, казалось, вздрагивали и шевелились в ожидании заклания. Но Михаил Никифорович лишь кивнул мне и стал говорить дальше. На ее могиле простой деревянный крест с надписью: «Орлова-Давыдова Мария Владимировна игуменья Магдалина.

Вроде бы и хотели, но руки за рублями не лезли. При осмотре на остатках рубля и следа не обнаружилось. Когда Серов мучился с первым куском каракуля, он был нам друг.

Да еще в компании. Запомнился Михаилу Никифоровичу лишь один взволнованный парнишка. – поправил ее дядя Валя. – Мы – на троих. »), другие слова говорила, некоторые проникновенные, выходило, что она то ли фея, то ли ведьма, то ли какая-то берегиня. Лишь укоризненные взгляды Михаила Никифоровича останавливали ее. Пусть он на три. Посреди листа была выбита радующая душу кружка, курчавая, как борода Зевса, медная пена вываливалась из нее. Автомат на Королева считался магазином.

Много бы музыки не звучало теперь, если бы не дядя Валя. Одного из них Михаил Никифорович через Дробного знал. Жена, возвращаясь со службы, опускала пальцы в цветочные горшки, находила землю влажной и растроганно смотрела на меня (но, может быть и с подозрением. ). Кое у кого и кружки в руках дергались нервно.

Студентом участвовал в освоении целины, журналистскую практику проходил в газете «Красноярский рабочий». На ум ему то и дело приходила Люся Черкашина. С тех пор в его карманах она ничего не ищет. «Пошел у магазин» и так далее.

И прикосновение к телу Любови Николаевны Михаила Никифоровича взволновало, как юнца. Корневища же рогоза иногда тушили с картошкой. «Знаешь– сказала жена, – ты сейчас много работаешь, помогаешь по дому и вообще– Она замолчала, потом добавила деликатно: – Может, устал Или в тебе что-то изменилось» Усадьба графов Орловых, апозднее иОрловых-Давыдовых Отрада находилась ввосьмидесяти верстах отМосквы, близ села Семеновское. И не разрубил. Может, кино снимают. И еще я вспомнил.

ВОтраде очень имгордились. Им и кур-то резать страшно. И опять дядя Валя сокрушал врагов или делал искусство в компании с известными всем людьми.

Иначе пришлось бы» Впрочем, сразу же мысль Михаила Никифоровича как-то смялась. Бестолковые же по полчаса мыкались в комнатах. Иногда, правда, приходилось отрываться от тетрадей и на несколько часов. Собрались родственники, уцелевшие приятели, бабы. И как я забыл. Глядишь, забредут в автомат – и что увидят. История создания этого «Портрета» загадочна. Виноват тут будет автор.

Скажем, с недоверием стал смотреть на сливочное масло. Во время процедуры Любовь Николаевна не произнесла ни звука. И была сегодня у Любови Николаевны коса, темно-каштановая. Вот таким образом вчера он ни о каких успокоениях жилички не думал. Он тогда кричал: «Вы будете есть шапки, а я на вас погляжу. » Прошло три недели и, когда стало ясно, что не мы теряли шапки, а обречен его коричневый пирожок, Серов вдруг заартачился.

Будто каждый впал в состояние нирваны. Кто где. – воскликнул Дробный. – На четыре каждый дурак сможет. А это от тазобедренной.

«Ух-ма. » – восклицал Росинант и крошил рубли, то тяжело держа топорище обеими руками возле металла, то схватив его за самый конец одной рукой, однажды – правой, в другой раз – левой. Или на мой апельсин. Кому какое дело до манер Игоря Борисовича. Женщина она была приятная. И заниматься делами, связываться с какими прежде у меня не было желания. Другая была пуста, ждала молока, сыра и мясных полуфабрикатов.

И главное, что на финской и на испанской (на Отечественной-то естественно) он был. После революции имущество было реквизировано. Дядя Валя заверил, что начнет он с домов пустых, обреченных на снос.

Онпредпочитал занятия наукой иискусствами. В ней всегда жил Самовар, Герой Советского Союза, человек без рук и без ног. Оля умилялась, говорила: «Вот видишь, ты же талантливый, как ты пишешь. Ничего не помогало.

Перенасыщенный литературными реминисценциями (помимо названных, драма С. Алешина Мефистофель, где дьявол, полюбив Маргариту, также предпочитает своей демонической ипостаси пусть конечную, но такую теплую, полную чувств, надежд и поисков человеческую жизнь роман «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова, смыкающийся с романом Орлова темой противостояния высшего, творческого начала в человеке мещанской ограниченности и пошлому «вещизму», перекликающийся живыми картинами московских нравов и пронизанный, хотя далеко не в той же степени художественной выразительности, саркастической иронией), «Альтист Данилов» концептуально (не сюжетно) был продолжен романом «Аптекарь». Но и отвечать надо было на десятки писем, порой и самых глупых. Какие-то всхлипы и стоны слышит порой Михаил Никифорович. Словно притихший болельщик «Спартака» на вратаря Дасаева А за словами Михаила Никифоровича вставали картины, многим знакомые.

Любя всей душой семью, домашний очаг, детей, он призван был заниматься совсем иным. Заслуженный учитель РФ. Стало быть, надо было идти к народу, на улицу Королева. Михаил Никифорович увидел его сегодня впервые после отсутствия, покачал головой. Возможно, что Ибрагимов был и прав Впрочем, о пальце Тарабанько скоро забыли.

Тот не отходил. Показания вышли одинаковыми. Оставшиеся произведения составили основу музея. Ну их к лешему. Окончил два института.

Остальные голоса как бы расступились и отпали. В целом, настроение в картине нельзя назвать пессимистичным. И после второго замаха рубль остался целым. Спорил он сразу с шестью ценителями хоккея и идея относительно шапки посетила именно его. Бумага же эта, как известно, содержит галогены серебра. Светильники горели не все и в полумраке автомата глаза дяди Вали казались углями.

Но мой образ жизни был иным. Терпел. Я любитель московской архитектуры. В их числе и интересующий нас портрет. И своими ответами. Но и прекрасной.

Наэтом приключения картины незакончились. Дважды наносили ему тяжелые удары пивными кружками по голове, вызывая потерю сознания. Возможно.

Прежде я жил совой (и это при наличии жены-жаворонка). При графе Анатолии Владимировиче в «Отраде» была построена школа для крестьянских детей, сначала деревянная, а потом и каменная. А после войны фронтовиков там не лечили, а сохраняли. Или завести картотеку. К кому.

Звонила с работы интересовалась, не подорвал ли я здоровье. В тот вечер Муравлев мне и сказал: «Что с тобой. И не было особенных покупателей. В некоего исполина вырастал сейчас Дробный, оттого он и позволял себе быть высокомерным. Перебили сухожилие.

И какие муки пришлось ей испытать, заставляя себя войти в пивной автомат. Не помогло. Любовь Николаевна плясала и пела. «Что это. » – спросил Лапшин. Не хватало еще.

За это время, считал Ибрагимов, кровь на тарабаньковской царапине и сама могла засохнуть. Слова ее были примерно такие. Один из брикетов пломбира, твердый еще, Михаил Никифорович положил в глубокую тарелку и вместе с ложкой протянул ее Любови Николаевне. Вот мать на теплой террасе теткиного дома в Яхроме подбрасывает меня чуть ли не к потолку (так мне тогда казалось) и ловит, я визжу – от страха, от удовольствия, – и громкие летние мухи с обидой разлетаются.

Попадались коты, какие тут же угадывали место залежи. «Ничего, – решил он, – будет больше времени для настоящей литературы». ВОвальном зале разместились уникальные коллекции русского изападноевропейского фарфора, стекла, хрусталя, фамильные сервизы Отрада— одно изнемногих подмосковных имений историко-культурные ихудожественные ценности которого почти полностью уцелели в1917—1920 годах. Здесь я передаю сведения, какие мы получили от четверых. Отличный кусочек, пальцы оближешь.

Мало ли какие драмы и комедии могли произойти сейчас на других площадках автомата. Зрители, понятно, стояли в стороне. Ему, Мишке-то, неразумному, сидеть бы в тепле, а он бросился вдогонку за матерью. Словом, с носом ее случилась метаморфоза. Что ему было до приключений Любови Николаевны. Кто-то принес кильку, кто-то болгарскую брынзу.

Погнали и мать Михаила Никифоровича. Страдал, не ел дней десять икал и умер. Что варилось во мне – было делом исключительно моим. Дурак был четырехлетний. Не ухал Дробный, как делал потом Росинант и не испытывал каких-либо напряжений.

Внимать ему в этих случаях было тем более интересно. Стоял дядя Валя со зрителями метрах в ста, а то и дальше от увлекших его домов. Сначала он был устроен мойщиком троллейбусов в проезде Ольминского. Говорил он вяло и как-то обреченно. Впрочем, что он волнуется. Лес малый, степной Каково тем бабам было смотреть.

Но я чуть что – шмыг от стола. Сама, видно, при желании кого хочешь может успокоить. «Сейчас, сейчас.

О причинах его закрытия никаких объявлений не делали. Молодцов был теперь в полетах и о валерьянке вспоминали с его слов. Мы с женой были в гостях у Муравлевых. А Мишке повезло.

Или умные рецепты из издания моей жены. Тот взял его к себе в контору. Слава еще богу, что письма эти не касались любви. Я думал о липидах. Он был самый малый в семье, поздний ребенок, так хоть этот рот надо было брать в сытное место, коли можно было брать. Видно, происходит что-то в его душе.

Добудь три рубля. » Выстоял очередь, протянул бумажку. Из нескорых и будто бы ни к кому не обращенных слов его я узнал вот что. Мертвым был автомат и в День Победы. То есть какие деньги. Была хороша и сама по себе.

Игорь Борисович даже думал тогда жениться на ней. Однако делал все, о чем просили. Писавший обэтом собрании вавгусте 1917 года журнал «Столица иусадьба» именно репродукцию «Портрета О. И. Орловой-Давыдовой сдочерью» предпослал своей публикации.

Галеру бы мне устроить дома. Ассистентом со стороны Собко был признан адвокат Миша Кошелев. Христинек всю жизнь (1732 – 1795. ) работал в России, но в его картинах нет черт, свойственных русскому искусству. – сказал Михаил Никифорович. – Возьмите лучше». Все мы работали. Мал он был, чтобы делать большее.

Теперь, понятно, возникла и картотека. Некоторые зрители пошли обратно в пивной автомат. Если бы мне стали грозить дыбою или прорубью, я сказал бы: «Нате, жрите, вешайте, топите, а письма я не напишу». Боялся. Все выполню, что он захочет, по любому желанию.

Где только не жил Все эти сведения о внешности Михаила Никифоровича и некоторых его особенностях я сообщаю на тот случай, если вдруг кто-то из предполагаемых моих читателей забредет в Останкино, увидит Михаила Никифоровича и сообразит: «Вот он, тот самый» Но вполне вероятно, что он примет за Михаила Никифоровича и кого-нибудь другого. А женщины не оказалось дома. Выговор у него южнорусский, курский.

На джинсы я смотрел как на баловство, о коем следовало забыть. Молодцов, холостой, жил с матерью, ей всегда и отдавал деньги. И в этом богатом столе виделось уже нам заранее придуманное издевательство.

Хорошо бы и в деловой серой тройке. Спустится в туалет по нужде, протянет червонец уборщице, попросит: «Помолись, бабушка, за меня, грешного. » А доверенные лица, Долотов в том числе, бывали к тому времени уже в таком праздничном состоянии, что и свои десятки были готовы рассыпать по скверам. Был как свой. Отец воевал под Ленинградом. Пришлось его вести домой. В туалет она входила боком, маялась. Он, как и все в роду Орловых, много жертвовал на благотворительные цели.

Возможно и нечто ведьминское проявлялось в ней. Каждый день приходилось читать десятки, а то и сотни писем. Что я. Лежачий камень, что ли. Сорок седьмой среди них. Любовь Николаевна замолкла и Михаил Никифорович почувствовал, что она гордая.

Были они ровесники, прожили по тридцать пять лет, оба носили бороду и усы. Покачнулся, но все же выпрямился. Будто семейные. – или же сонные, умученные собственным жизненным сроком дамы, хоть и провизоры по должности, чьи лица мы наблюдаем (порой и в раздражении) за аптечными стеклами, все же представляются нам подавательницами товара. А у меня и голова не болела и мышцы играли.

Стояли мы теперь не под табличкой «Не курить», а под гордостью автомата, да и всего Останкина – большим медным листом на деревянной основе, за который управление торговли уплатило чеканщику триста шестьдесят два рубля. Вокончательномже варианте граф уже отсутствует. Все вернулось, все пришло. » – пела Любовь Николаевна. Он стал нас раздражать.

Но и своих денег не было ему жалко. Он закурил. Но и он давал дяде Вале советы Жаль, что я в тот день был занят работой.

Словом, кое-как оправдали свое высшее образование, отчасти гуманитарное. А что. На это я и рассчитывал. А видно было, что она готова нестись куда-то. И тут из-под арки, ведущей во двор, словно из засады выскочили двое бородатых мужчин. Михаила Никифоровича эти слова не обидели, он видел, что рубщики в смущении.

Правда, скромная посуда Михаила Никифоровича при этом не билась. Остались пять сестер Васильчиковых, которых стали опекать и растить граф и графиня Орловы-Давыдовы, потом их тетя Мария Владимировна Орлова-Давыдова (игуменья Магдалина). Но Серов только мотнул головой Минут через пятнадцать он съел уже треть шапки. У мясников были свои нравы.

Она тоже возразила, что она кашинский эксперимент и что колотун в ее образовании – пробел. Молока хватало лишь плеснуть каждому в тарелку – щи все же получались беленые. Был он как раз одним из тех, у кого кружка в руке мелко дергалась. Тарабанько стоял, отправив палец в рот. Долги все еще висели над ним.

Мне представлялось, что так оно и выходило. А вот теперь – вздернутый носик. Михаил Никифорович вздохнул, сказал себе: «Ну ладно, после работы». Вату со спиртом приложил к ранке. Тот генерал узнал Мишкиного отца. Кем он пребывал там и кем здесь.

Награждён знаком Отличник народного просвещения РСФСР. Отбыл из автомата лейтенант Куликов. Эти горлопаны пока обойдутся. После гражданской им, молодым красноармейцам, предложили учиться. Надо заметить, что кроссворды были не простые.

Потом она опять сказала, что она раба хозяина бутылки («Хозяев. Теперь я готовил только по науке. Когда-то у соседей больная старушка нуждалась в уколах и Михаил Никифорович вызвался заменить приходящую сестру. И возле него, естественно, люди. При нем были два ассистента, его соседи.

Запомнилось Михаилу Никифоровичу, как Самовар читал. Богатейшая библиотека Орловых-Давыдовых, насчитывавшая около 3000 томов, пополнила собрания Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина: книги поистории, философии, естествознанию, сельскому хозяйству намногих западноевропейских языках. ВГосударственную Третьяковскую галерею поступили «Портрет И. Г. Орлова», «Портрет Г. Г. Орлова» и«Портрет Е. Н. Орловой», написанные в1760- 1770-х годах Ф. С. Рокотовым, «Портрет Е. Н. Орловой-Чесменской», созданный в1783 году Д. Г. Левицким, «Портрет Павла I» кисти В. Л. Боровиковского, одно излучших произведений С. Ф. Щедрина «Вид Рима. Любовь Николаевна взглянула и на мороженое и на Михаила Никифоровича с неким испугом.

Нет, не к церкви. Четвериков, завоевав Москву, года три работал в аптеке рецептаром, стал заведующим отделением готовых форм, но посчитал, что он уже взрослый мужчина и на аптекарские копейки жить ему не резон. Папки получили и названия. Михаил Никифорович тоже спорил с Серовым, вернее, Серов и его вынудил спорить с ним. А вот книги его, в том числе и «Определитель лекарственных растений», она топтала босыми ногами.

До того он любил свою жену, что не мог ожидать от нее никакой низости. Выходило, она его желание подстерегла. Тем более что многим еще предстояло пылесосить и полотерить.

Портрет был почти окончен иБрюллов назначил Орлову-Давыдову последний сеанс начас дня. Кожа у Любови Николаевны оказалась нежная, чистая, приятная на ощупь. Ангела» (в1961 году передан Государственному Музею искусств имени Р. Мустафаева вБаку), мраморные бюсты братьев Г. Г., И. Г. Обращаются иногда друг к другу с холодными дипломатическими выражениями.

Минут через пять она уже стала вертеться. С Четвериковым Михаил Никифорович учился в Харькове в фармацевтическом.

Оказалось, что у нее воруют тень и что ей портят следы. Публика удивилась. Всякие. Но они были еще малые, двое их. Что случилось бы с ней, в чем могло состоять ее окочуривание.

(Я здесь не принимаю во внимание высоту ее каблуков. ) То она была с Михаила Никифоровича, то ниже его на полголовы. – обернулся Дробный к Михаилу Никифоровичу. – Ты ведь тоже медик. Экое явление.

Впрочем, отчего плахи. Нельзя не отметить прекрасный холст Христинека, как всегда подписанный на обороте. Перед кем-то – «за задержку с ответом», перед кем-то – за то, «что так долго заставил ждать».

Из крапивы вкуснее. Нецензурных слов, во всяком случае, Михаил Никифорович ни разу не употреблял. Щи были именно из лебеды и из крапивы. Все отдыхали от воскресных семейных разговоров. Михаил Никифорович в годы юности попадал и в помощники экскаваторщика. Знает он и украинску мову, жил в Мариуполе, Запорожье, Харькове.

Пытались поправить здоровье рухнувшего дяди Вали. До ремонта заведение на Королева было грязным и вонючим. А это с костями на лоток и на прилавок. Петр Алексеевич Васильчиков тоже опекал дочерей, повторно он не женился. И вот чеканка. Почувствовал он и возобновление аппетита.

И еще. Однажды поутру немцы стали сгонять всех ельховских жителей на площадь. Но толку мало, коли дядя Валя ослаб. Бурлакин тогда еще не привык к засвечиваниям, при всей своей наглости смущался последствий спора и ходил за Шубниковым смирный.

«Оттуда слабо будет. » – говорили дяде Вале. А возможно, у него какие-нибудь неприятности по службе. Вот сегодня носик у нее оказался вздернутый. Дядя Валя готов был показать людям, что он-то ладно, а вот Лапшин по всем статьям лгун.

Одна женщина и кормила его. Зиновьевой», «Портрет Ф. Г. Орлова». Цеплялось бы мое воображение за эти свидетельства Однажды я зашел в автомат в воскресенье. Гнали прикладами, люди и бежали.

Лежать с ним в палате многие отказывались, а Мишкин отец соглашался. Знакомые люди теснились рядом. У пивного автомата в Останкино (типичная для Орлова реальная московская топография) тихий аптекарь Михаил Никифорович Стрельцов с другими страждущими откупоривает «на троих» бутылочку из которой возникает женщина, которая рекомендует себя «берегиней» собутыльников и отныне становится их неспокойной, все время, подобно мифологическому Протею, меняющей облик спутницей. В 1931 году она скончалась и была похоронена в дубовой роще возле общины. Все умолкли.

Служебные чины уговаривали ее вернуться по-хорошему. Просьбы-то, впрочем, были простые: позвать медсестру, подать то да се. Как медик он должен был бы дать совет, но нужна ли тут медицина. Раза три вздрагивала испуганно, оглядывалась резко: не преследует ли кто ее.

Подержал ее полминуты над столом и распоряжением воли мягко опустил на линолеум. Девочки были к ней очень привязаны всю жизнь, звали ее «матушка-бабушка». «Как скажете, так и будет», – согласилась Любовь Николаевна. Куликов частично зачитал Михаилу Никифоровичу письмо. И в 1920— 1923 годах через ГМФ художественные ценности были переданы в центральные музеи.

Пришел черед Любови Николаевны. Многого из войны Михаил Никифорович по малости лет не помнил. А в тот день мать разрыдалась и отварила картофелин десять. Дети. В автомат же в будние дни мы заходили ненадолго, чаще всего заскакивали туда в вечерние часы, когда вот-вот должна была появиться над оконцем кассирши валтасарова надпись «Пива нет» и печально прозвучать прощальные звонки. А прежде это у меня не выходило.

Все он проклинал. Вася простыл, кашлял, Михаил Никифорович выдал отцу микстуру от кашля. С игуменьей и ее обителью «Отрада и утешение» у сестер Васильчиковых была нерушимая связь.

Менялись не только наряды Любови Николаевны. Закуски утром и вечером берет из холодильника, а чем и где она питается днем, он не знает. Вдруг и нет никаких документов. Михаил Никифорович услышал выражения, свойственные устной речи Шубникова и Бурлакина. В автомате Любовь Николаевна пробыла часа два.

Но, став «вполне» человеком, альтист Данилов не лишается своего дара — напротив и на обычном инструменте его земное, отзывчивое ко всему сущему сердце исторгает еще более трогательные и божественные звуки, знаменуя победу «человеческого, слишком человеческого» над чудодейственной мощью дьявола. Всех выспрашивал, не видели ли его вчера после десяти часов вечера. «Да что же это. » – все удивлялся он и не мог образумиться, ахал и рубил, пока не развалил колоду. Теперь я чуть ли не с остервенением заклеивал конверты. То ли позавидовала Любовь Николаевна женщине, то ли понравилась ей ее внешность, то ли нечто родственное (вдруг и ведьминское. ) почуяла она в художнице. Молоко, картошка, что еще надо. Рама висела пока без холста.

Все я делал нынче без раскачки, без долгих внутренних уговоров и колебаний, свойственных мне всегда. ВТретьяковскую галерею передали картину «Прием вЗимнем дворце», написанную в1866 году М. Зичи, «Портрет А. Г. Орлова-Чесменского» и«Портрет В. В. Орлова» кисти К. Л. Христинека вМузей изящных искусств— картины игравюры итальянских ифламандских художников, скульптуру «Поклонение пастухов» неизвестного итальянца XVII века, тондо скульптора изокружения знаменитого флорентийца Л. Роббиа, три бюста Орловых 1860-х годов работы П. Тенерани, бронзовое «Похищение Европы» неизвестного мастера, много других живописных полотен, графических листов изделий прикладного искусства вИсторический музей— «Портрет В. П. Орлова-Давыдова» англичанки Х. Робертсон (1840 год), «Портрет В. П. Орлова-Давыдова» и«Портрет О. И. Орловой-Давыдовой» Н. Тюрина (1870-е годы), атакже фамильные портреты исполненные К. Е. Маковским, Ф. Винтергальтером, А. М. Колесовым, А. Е. Ракачевским. А может, пробуют новые способы удаления одряхлевших кварталов. Дядя же Валя, пойманный на исторической неточности (правда, авторитетным для него человеком, а не каким-нибудь шалопаем), не скандалил, не скулил, не скисал, а будто вспыхивал. Я это знал.

И когда Михаил Никифорович открыл бутылку (а дядя Валя держал стакан рядом) из нее вышла женщина. Ныне она находится вГолландии. Одно время он сильно пил, не имел средств, дружба с Панякиной его устраивала. И теперь она была одета прилично. Но журнал.

Отец каждый год брал его с собой в Дом инвалидов войны. А уж конца восемнадцатого тем более. В мясницкой стояли четыре колоды. Он вошел в кураж, раскраснелся, годы сбросил.

Не увезла ли их кремовая машина. Мишкин отец был неграмотный, слушал чутко. Когда он стоял, достать их оттуда ей было трудно. Что.

Пеший пехотинец. Понятно, что про распитие никаких слов и не произносилось. Солдат. Сутулилась она несколько, будто обреченно.

Возможно, что и иноземки. На какие шиши стал бы он ее угощать. графа Григория Григорьевича Орлова, написанный Христинеком Карлом Людвигом Иоанном (по-русски — Логином Захаровичем). Потом дядя Валя поднимал два мусорных ящика сразу и как бы жонглировал ими. А может, тряпкой. Месяц назад по чьему-то доносу немцы искали партийца Стрельцова Ивана Павловича, а пришли к Павлу Ивановичу.

Или вот. На машине вместе с ранеными, вместе с женщинами и детьми отвезли на Большую землю. То ли она недоучка. А вдруг и не из ее кошелька была та тысяча.

Вечером я был направлен в овощной магазин за капустой провансаль. То это были линии из журнала «Бурда», то они вызывали мысли именно о лесной тверской деревне. Погибших – в глазах иных жен – людей (почти никто из нас не имел автомобиля). В 1969 году окончил Московское художественное училище «Памяти 1905 года» по специальности художник – оформитель.

Фантазии Лапшина от дяди Валиных отличались. «Хоть не окочурилась она от укола, – думал Михаил Никифорович, – и то хорошо. Он не сразу, но заметил, что в его карманах стала бывать женская рука. Грубые записи по фону, местами на мундире и лице. Что с тобой. » – одергивали меня, предположим, в пивном автомате. А для нас внешность и манеры ее сошли вполне за светские. Палата считалась тяжелая.

Михаил Никифорович налил в коробку воды, поставил ее на газовую плиту, приготовил пилку для ампул, вату и пузырек со спиртом. И у меня появились нынче графики с красными, синими и черными энергичными линиями. Носи. Его живописные полотна привлекают внимание зрителя очаровательной простотой московских пейзажей, скромностью и благородством натюрмортов, необычной трактовкой темы человека и Вселенной.

Дядя Валя, конечно, богатырь и дух, но вдруг в нем опять иссякнет сила и предмет рухнет. Он и не суется. Была еда. С дяди Вали сталось бы. Теперь ему виделось, что один был совсем молоденький, второй – пожилой.

Михаил Никифорович терпеливо и с достоинством изучил рецепт, встал, сказал: «Пойду посмотрю, есть ли у нас ваше лекарство». Я записался в очередь на машину, естественно «Жигули» и в кооператив на строительство гаража для машины. Или же еще какая-нибудь историческая особь. Христинека. На шашлычок.

В частности, вспомнила, что «часть здания, выступающая за основную линию фасада», зовется ризалитом. Вот я и стоял. Под утро он, правда, заснул крепко и спал спокойно. И все успевал, потому как был серьезный, работящий и знал цену своей фамилии.

Наклонялись, пальцами тыкали в снег и явно нюхали следы. Обнаружил, предположим, Макиавелли под редакцией Дживелегова изданного в тридцать четвертом году «Academia». Что же нам-то смотреть, как он выламывается, смотреть на стол, на котором стынут и сами по себе холодные закуски. И считал граммы. А соль. По Королева ходят стада их от метро и до башни, к столикам на «Седьмое небо».

А прежде он просто ожил. Но, пожалуй, самым значительным произведением всоставе художественного собрания Отрады был «Христос» кисти Рембрандта. Михаил Никифорович ни разу не видел, как он рубил, а тут увидел. Или работы Похлебкина. Извинялся, понятно. Но и в лесу бы он не спасся.

Она задерживала жидкость в организме, от этого могло повышаться давление. Как человек разведенный (о его разводе я сообщил в первых строках своего рассказа и буду вынужден позже вернуться к этому обстоятельству), Михаил Никифорович имел все права и желания, а порой и обязанности отправляться свободными вечерами к той или иной приятной ему знакомой. Его разбирали почти тридцать лет— с1935 по1965 год. Кочетков изобразил на бумаге как бы рецепт и латинскими буквами написал: «Миша. Пришли бы, а он сказал бы: Где же они.

Затем у нее была коса, тяжелая, как самородок. Мало ли чего.

Четыре стула, на языке Дробного. Какие люди не оставляли здесь своих имен («Вася-псих из Оренбурга», «Коля из МИСИ, дипломник» и прочие), какие истины здесь не провозглашались. «Давайте я, – сказал Дробный, – мой черед». Эдак я жил месяца два.

Тогда и меняет «в» на «у». Михаилу Никифоровичу и иные картины рисовало воображение. И Татьяну Алексеевну Панякину. Пусть все идет как идет, авось что-нибудь и выйдет. Что же касается дяди Вали, то утверждали, будто он поставил лошади диагноз.

Жарили и пекли не только корни лопуха, но и клубни зопника и корни лапчатки гусиной. Однако что уж тут было жадничать. А ты сколько ни пыжься, все равно опишешь человека так, что всякий увидит его по-своему. Осенью на Кузнецком мосту мы увидели ее картину «Праздник» и на холсте были мы с кружками и с сумками и Любовь Николаевна и коляски с младенцами и лиловые шары под сводами. Но тут в судьбу Игоря Борисовича вмешались судебные исполнители. Записывал то, что возникало и оживало во мне, потом переписывал и не раз, правил, калечил, корежил слова, увлекался, возможно, что и мучился, возможно, что и в поднебесьях парил, но через час (или через два или через три) вскакивал и опять ходил из угла в угол.

Михаил Никифорович с дядей Валей закурили. Когда роман жил во мне (или я в нем), то повсюду: на улице ли, на собрании ли каком дремотном, в гостях ли или в том же пивном автомате на улице Королева – я был именно внутри романа, в его жизни и его реальности, в обстоятельствах, приключениях, чувствах его (и моих) людей. Мишка ездил в Курск с отцом. Именно ему взначительной степени обязаны сохранением своих художественных сокровищ усадьбы Архангельское, Суханово, Ольгово, Большие Вяземы, Введенское, Никольское-Урюпино, Петровское, Ивановское-Козловское, Ясенево идругие. Он вообще был обаятельный.

Не большой, не малый, а совершенный. Его низвергли. Конечно, присутствовала и жена Серова, Светлана Юрьевна, блондинка, веселая и крепкая. Не человек.

Позже выяснилось, что накануне Бурлакин по своей склонности ввязываться в пустые затеи съел на спор восемь килограммов фотографической бумаги. вот Микеланджело. «Ну а кому же еще.

Потом выяснилось, что это не букет, а три букета. Мол, все это шутка и у нас должно быть чувство юмора. Меня звали, я не шел. Точно. Не мой это был жанр.

Плакала и о других. Я не выдержал и выразил дяде Вале свою жалость по поводу того, что не присутствовал при опытах с мусорными ящиками и останкинскими коттеджами. Дядя Валя отверг это предложение, посчитав его унизительным.

Вот пароход везет нас в эвакуацию, я на палубе прижался к матери, нижегородский берег горит, туда, где автозавод, где делают «эмки», падают бомбы, в небе огненно и на земле огненно и черно, воют самолеты, световые столбы вцепились в небо. Она, мол, раба человека, который купил эту бутылку. Разве можно было женщине уйти от Игоря Борисовича. Дядя Валя ей возразил, что пошла бы она подальше, но пусть вернет при этом водку.

Как-то к Самовару приезжал генерал. Виделись мне люди близкие и неприятные мне люди, виделись друзья, какие есть и каких уже нет, виделись мимолетные знакомые. И победителя не определяли. Жена Оля стала его упрекать. Правда, катал не слишком крепко, оттого что катал сидя.

Сам он не стал открывать бутылку, а передал ее Михаилу Никифоровичу. Впрочем, Росинант и его коллеги о Шполянове забыли. Тут, правда, была одна тонкость – Серов-то уже воспользовался услугой. Яркая цветовая гамма, усиленная эффектом размытых линий смотрится довольно радостно.

Например, о том, сколько парочек здесь произносили свои любовные признания и сколько, наоборот, скабрезного слетело с языка случайных прохожих. Тогдаже вжурнале «Среди коллекционеров» появилась статья обэтих уникальных произведениях: «Изделия очень редкие, обнаружение каждой отдельной вещи надо отмечать как большое событие. Тем более что полагалось отдохнуть, прежде чем волочить сумки и рюкзаки домой. Вномерах 1 и2 журнала «Среди коллекционеров» за1923 год была опубликована статья известного краеведа иискусствоведа А. Н. Греча «Музей вОтраде» сподробным описанием экспозиции: картины, гравюры, скульптуры, мебель, фарфор, вазы, зеркала, бра идругие изделия прикладного искусства. Вскоре волосы у нее стали темные и короткие.

Курильщики решили выйти из-за стола, я не курю, но тут понял, что и мне нужно выйти. Там они ночевали, несколько дней их кормили. Про устройство на работу, хоть бы и лимитчицей, Михаил Никифорович ей даже и не намекал, но пора было этой дармоедке и самой задуматься. Однако наличные деньги соревнователей скоро исчерпались. Одежды – ладно их и погода заставляла менять.

Он подумал, что иглы у него старые, наверное, затупились и Любови Николаевне будет больно. Спросил на всякий случай: Полчаса, однако, Любовь Николаевна пролежать не смогла. Не один я, видимо, так думал сейчас и другие пайщики были растроганы. Исчезли лень и шалопайство. Или расширились.

А Любовь Николаевна, пусть и не сразу, эти слова отгадала. Напрягся, брови нахмурил, заиграл скулами – и предмет двинулся. Нос у Михаила Никифоровича с горбинкой и чуть расплющенный внизу. Как подтвердилось позже, была она особой наблюдательной и азартной. Брюллов Давыдова терпеть немог зато онвосхищался его женой, рожденной Барятинской».

Впрочем, никакого удаления не происходило. А потом, когда освободили курскую землю и война пошла дальше, в Ельховку отправили письмо. А перед самим собой. Вполне возможно, раме предстояло совместиться с портретом самого Петра Ивановича Дробного. «Да я хоть от той стены могу прекратить и заморозить. » – заявил дядя Валя.

Та снова сидела в халатике на диване, вздрагивала и вытирала слезы. Тогда она шла к нам в свежей дубленке и большой лисьей шапке. «Разбивали», – соглашался Серов. Сила из него вышла, поняли мы. «Тихо. » – сказал дядя Валя, даже и не приняв во внимание приманные слова Ибрагимова. Более, сказал он себе, никакие таинственные жидкости никому и никуда вводить он не будет.

Мы ездили на Птичий рынок смотреть их работу. Потом принялись укладывать что-то во вмятины от каблуков Любови Николаевны. О дяде Мишкином, наверное, плакала, старшем отцовом брате, Павле Ивановиче. Сазан был опущен в ванну. Все вокруг зашипело, а голые ветки тополей и яблонь долго вздрагивали.

А Собко будто бы жене давал положительную информацию. Они были представлены Светлане Юрьевне, проявили себя комплиментщиками. вот Ван Гог. Самовар читал вслух.

Жена отказалась от него. Без желания опохмелиться. Извините. Дня три назад он лежал утром в кровати уже почти одетый. После регенерации лака более четко проявились записи и неравномерность лаковой пленки. Игорь Борисович Каштанов мужчина был примечательный.

И Бурлакин, как бы имея в виду женщин исполнил некий книксен. Но это тема уже для другого рассказа. Возможно, что и из страны с конвертируемой валютой. Ну ладно, сказал себе Лапшин. Десятки фильмов со звуком и без звука, особенно на студии «Межрабпомфильм», вышли при помощи дядя Вали. Но особой почтительности в ее словах Михаил Никифорович не почувствовал.

И еще были годы голодные. На дачу в воскресенье. Порой она виделась (и была ею. ) двадцатилетней женщиной, еще с надеждами, порой – абсолютной и успокоенной дамой, а то и совсем девчонкой. Но Любовь Николаевна, похоже, не играла, а заплакала честным образом.

Как, впрочем и он сам. Разговор тек по многим руслам, пиво шло пока хорошее.

Но не в этом была суть. Я не выдержал, двинулся к ним. Но еще больше он рассказывал о вещах, широкой публике неизвестных. Никаких сомнений документы и справки у него не вызвали, он стал шутить с Любовью Николаевной, на прощанье пожелал ей счастливой учебы и выразил мечтание, если у него заболит зуб, доверить этот зуб именно Любови Николаевне «Ну вы наглеете.

В биллиардной комнате неизвестные художники: «Портрет Екатерины II», «Портрет графа В. Г. Орлова», «Портрет графини Елизаветы Ивановны Орловой, рожд. А еще и картошку. Помолчали. Он был артист. Подсобники притащили ему половину коровьей туши.

С 1959 работал корреспондентом «Комсомольской правды» на стройках железнодорожной магистрали Абакан — Ташкент и Саяно-Шушенской ГЭС. И все. Была проявлена и некая осторожность по отношению к Любови Николаевне, а то ведь на самом деле, развесивши уши, можно было вляпаться с ней неизвестно во что. Он брался и лечить лошадь без ветеринаров и костоломов.

Дядя Валя не раз звал меня к себе домой посмотреть всякие документы и фотографии. То есть все были благонамеренными и никаких кусков ухватывать не желали. И пришлось Игорю Борисовичу работать, чтобы расплатиться за командировочные и авансы. И не было у нас в Останкине никакого мужского клуба.

Никаких происшествий в тот день в аптеке не случилось. Читал книги о художниках. Журнал дали не очень именитый и не толстый. И слова, слова возникали во мне «Что ты. Я подал в те дни много заявлений. Его прозвали медбратом.

Но шапку он пусть ест. Лишь однажды губы его зашевелились и мы услышали, что пусть ему, дяде Вале, не верят, пусть, еще пожалеют, вот он возьмет и на тех, которые не верят, наведет порчу. Впрочем, это я потом предположил, что каждый.

Я все собирался привести их в порядок. Оказывается, третьего дня Любовь Николаевна позволила себе разбушеваться. Порой готовы были сразиться с Игорем Борисовичем и неудачливые мужья.

И когда мы уже держали кружки, Михаил Никифорович объяснил мне, что дурак – это он. Сунули мы им рецепт с чеком – и вон из очереди. Во-первых, терпеть матерные выражения истребить которые здесь никто не в силах. Я понимал, что разные способы выражения человеческой личности (я уже не беру тут степени талантов и сути натур) имеют свои особенности и бумага не холст и не костяные клавиши мануалов органа, но страсть-то и одержимость должны были бы жечь душу любого художника. Холодно оценивал Михаил Никифорович ее линии и формы.

А накануне он и двух копеек не сумел выудить из того же кармана. «На четыре. И мы подпевали.

А Игорю Борисовичу пришлось многое перетерпеть из-за этой страсти. То ли просто растрепа. Что сделал дядя Валя с олдсмобилем, как-то упускалось. Сегодня же она оказалась заштопанной. Ludwig Christinek 1768 г».

А это на шашлык. А какой он раненый, никто не знал. В темноте кожа Бурлакина была хорошей, а на солнце и даже при электрическом освещении становилась еще лучше – совсем черной, словно Бурлакин родился не на Большой Переяславской улице, а в пригороде Нджамены. Брюллов, нисколько несмущаясь, отвечает: Признаюсь, сегодня янерасположен работать. Оба были артисты. Замоксв.

Но ее у меня не было. Провалился в сугроб, пополз по снегу. И все же нехорошее чувство возникло у дяди Вали.

Так поступали когда-то его отец и знаменитый прадед, когда в семью приходило горе. Движения мысли продолжались. Не свалилась ли с крыши льдина и не разбила ли бутылку. Его интересы почти не выходили за пределы Петербургской иностранной колонии. «Гори, гори, моя звезда» – громко пел Герман Молодцов. Мерзко тут было.

И побежал. Но свойства бумаги перешли к нему. На нем изображен брат первого владельца «Отрады» — граф Г. Г. Орлов известный фаворит Екатерины II в красном камзоле с черными отворотами поверх желтого жилета с серебряными пуговицами». Сначала строительный. Отец упал, потерял сознание. А если живы, не сможете ли принять раненого мужа и отца.

Где дать душе отдохновение после суеты, страстей, бед, хлопот и радостей летящей жизни. Он ходил в правление, это почти напротив их дома, спал там. А там в тыл, в пермские края, в Кудымкар. Туфлю он был вынужден поставить на пол и обратился к авоське, висевшей на крюке под полкой, вынул оттуда бутылку портвейна «Агдам», бутылку эту открыл. И когда стали судить, какая же такая была первая киргизская опера, она без колебаний назвала «Айчурек», а сомневающимся напомнила и фамилию композитора Малдыбаева.

– терялся я. – Да так думаю Извините» Слово «думаю» я произносил в некоей неловкости. «Призовой фонд подавайте. » – приказал Дробный. Выпьет полрюмки, а его выворачивает. В сорок девятом его закрыли, устроили поликлинику. Я отравился этими письмами.

Тарабанько возмутился, стал рассказывать, что они на курсах только тем и занимались, что вертели динамо-машины и подзаряжали конденсаторы, правда не на «д», а другие. Тут сразу зазвучали анекдоты имеющие отношение к сути книги. Ольга ушла от него. почему.

Пока не полегчало в сорок восьмом. Другой из «Гудка», с железнодорожными смыслами. Кроме того, на раме была наклейка с надписью, свидетельствующая о том, что картина участвовала в выставке исторических портретов 1905 года, проходившей в Таврическом дворце и поступила из имения «Отрада» Московской губернии от князя Анатолия Владимировича Орлова-Давыдова. Вночь на25апреля 1927 года рембрандтовский шедевр украли изМузея. Для Москвы, оговорюсь, для Москвы. Кашинская бутылка выпала у Михаила Никифоровича из рук и разбилась.

Ясно было, что не вобла. К церкви. Однако явился подсобник, очередь требовала мясо. Стояла со всеми. Словно бы и пломбира, лучшего в мире, ей не хотелось.

Самовар спас генерала, тогда его и изранили. Но никогда в подобных случаях цветов он не покупал. Вчерашние напитки и лакомства еще угнетали. Определить точно я не смог. Я пожал руки человекам тридцати. И я стал хозяин и рыцарь.

Физик принимал от зрителей рубли и трешки. В черных очках. Но перед кем.

Сорвали штемпель, дядя Валя держал стакан. За говядину берись». Итак, женщина не только вышла из бутылки, но и заговорила. Похоже было, что для буйств настроения у нее сегодня не было. Галстуки душили меня.

Да и не в страхе дело. Лишь однажды отходила в сторону по просьбе Михаила Никифоровича для частной беседы. И его можно было понять.

Названий оказалось семьдесят три. «Это мне. » – робко и трепетно спросила тогда Любовь Николаевна, будто не веря своему счастью. Возможно, что и рапсодии Будашкина для домры с оркестром не было бы. Он славился легкой, ласковой рукой, желваков не оставлял.

Происходило во мне нечто иное, для меня – большее А за столом я сидел мало. Нет. Тарабанько стоял базальтовым столбом – до того значительным и для него стало происходящее. Однако он скоро забыл о Любови Николаевне. Впрочем, она и была в порядке. Память – на всю жизнь. Я чуть было не напомнил ему об этом, однако вышла бы бестактность.

Здесь Михаил Никифорович помнил о людских бедах и болях. О происшествии с рублем Михаила Никифоровича тут же было забыто. «Ну, все», – сказал он. Бог ты мой, отчего же я такой родился. Давыдов, ничего неответив, ушел.

Или уже делаю Высокий был миг. И не все слова в них даже самые энциклопедически образованные любители смогли взять. То ли о сазане скучали, то ли еще о чем Потом возникла гитара.

Некоторые слушали рассказы Лапшина внимательно и уважали его. И когда Михаил Никифорович встал и попросил женщину не шуметь, Любовь Николаевна поклонилась ему в пояс, да так ладно, будто была воспитана в ансамбле танца Сибири Теперь все, теперь она бойкая и задорная, хотя порой и снова вздрагивает Перемены эти Михаил Никифорович связывал с венком, сплетенным из букетов, доставленных не по адресу. «Все вернулось, все пришло. Слова напоминания были банальные, но меня они удовлетворили. «Трава меланхолия, трава меланхолия– повторял Михаил Никифорович, оставив в аптеке халат и направляясь к продовольственному магазину. – Трава меланхолия» Он прошел метров сто по улице Кирова и увидел Сергея Четверикова.

Правда из каракуля. Предположим, снова начать писать прозу. Крупных. Я и не претендовал ни на какие права.

Те не одну жалобу направляли в низкие и высокие учреждения. В особенности дядей Валей. «Чистые пруды» Орлова, безусловно, выглядят привлекательно, навевая приятные, оптимистичные раздумья и ностальгию о всех хороших походах в парк, пеших прогулках и беззаботных разговорах под липами. Да и дыра вчера была в кармане. В 1954–1959 учился на факультете журналистики МГУ.

Грозила она кому-то. Иные здания, намеченные к сносу или сами по себе развалившиеся, приходилось и отстаивать. Да и неточным было оно. В первую мировую они служили вместе. Но это когда он забывает, что давно москвич.

Это он-то, медик, в юнца, что ли, превратился тринадцатилетнего. Подлинность его сомнений не вызывала. Да и дамы, украсившие Москву, не могли не влиять на туалеты Любови Николаевны. Возник спор о составе китайской дивизии. Дело было престижное, да и условия существования требовали лишних средств. Возле стены он кое-как укрепился, но был не в себе.

Это не так. Теперь не улыбается. Предположим, у Скорупы или у Добкина. Тогда-то я подумал, что самопогружение внутрь себя, в глубины собственной сути и жизни, произошло только со мной (а может и вообще не думал об этом).

Но не спросил. Вернулся с маленькой коробочкой. Доказательства его житейской правоты были теперь у Четверикова в руках. Я уже рассказывал, что моя жена в некоем издании вела, в частности, раздел «НОТ в доме».

И пиво из кружек туда плескали. Спал с отцом на кровати. Пламя вот-вот могло полыхнуть из них. Тем более что палец был поднят вверх, а прямо над ним крутился вентилятор.

Среди прочих стояли дядя Валя и Михаил Никифорович. Постройки дядя Валя ставил на место. Чудесный Фахрутдинов вызвался идти добывать новые. А может, девушка. Швыряла на пол одежду, книги и посуду.

Личности в тот день пили пиво самые разные, кто с высшим образованием, а кто и со средним. Трижды, по распорядку дня, я вставал на легкую олимпийскую «грацию», упирался пальцами в стену и с усердием, в охотку четверть часа вращал ногами зеленые металлические блины исполняя губительные для гиподинамии упражнения. И опять Бурлакин прыгал и кричал, видимо выражая радость. Впрочем, Любовь Николаевна прошла от меня шагах в двадцати, а сумерки уже были синие. Вот его дочь, смазливая девица, чернявая, видно верткая, теперь она замужем – тоже за таксистом – и живет в Марьиной роще. Убивал, участвовал в групповых насилиях и разбоях, грабил банки. Эти скверные частицы могли содействовать ожирению и сердечно-сосудистым недугам.

Или мучается она, стремясь найти наиболее верное свое воплощение. Не забывал и о советах врачей. Или в иное место. Но кровь была. И лоб его и щека были ободраны, а под глазом цвел синяк.

Я стал оглядывать комнату. Возможно, летала на помеле. Были это Шубников с Бурлакиным. Был намерен вступить туда, куда прежде вступать у меня никакой охоты не возникало.

Известная художница Жигуленко, хоть и пришла с приятелями в автомат (со мной раскланялась) в праздном настроении, не выдержала, достала из кармана кожаного пальто то ли открытку, то ли вчерашнюю телеграмму и фломастером стала что-то набрасывать на бумаге. А пожилой добежал почти до леса. «Ну не ревите. Среди выражений произносились и слова: «Когда я от тебя избавлюсь, старая кляча. » Каштанов хотел было вырвать кнут у мужика. И кружку с пивом держала изящно. Положив на колоду свои деньги, рубщики опять ощутили возможности топора и собственных рук.

Февраль, наверное. Кочетков почуял, что три рубля в ней есть, а Михаил Никифорович сказал ему с долей назидания: «Но принимать его все же советую вечером». Мы и сами на нее глазели. Каким я себя хотел бы видеть и каким я нужен людям. Может и больше. Пятый год он санитарный врач. А когда проснулся, Любовь Николаевна уже присутствовала в его квартире.

Заключал и авансовые договора, однако не выполнял своих обязательств. Мужик освободил кобылу, протянул поводья Игорю Борисовичу. Может, от троллейбусов она шарахалась, а в автобусах ее тошнило. Любовь Николаевна была поутру хорошенькая, со вздернутым чуть-чуть, как и вчера, носом (или носиком), но уставшая и озабоченная.

Между прочим. Голос у нее был красивый, низкий, грустный. Оказывается, не всегда она смирная и затравленная.

Но нет, тут явно было нечто иное. Диплом получил с отличием, чего и теперь в разговорах не стыдился. Года полтора висели у нас в доме без окантовки картины Жигуленко и Нестеровой, подарки художниц, музейные вещи, теперь окантовка моментально состоялась.

Выходило, ей было достаточно устного согласия принять ее услуги, вырвавшегося у Игоря Борисовича из жалости к Любови Николаевне на памятной встрече пайщиков кашинской бутылки. А как же. Правда, говорила: «Пей, но пиши. Ветер успокоился, снег, падавший нынче часа два, лежал мягкий и чистый. И далее в этом роде. Страшно Вот ноябрьским днем отец ведет меня на «Динамо», сорок пятый, зябко, то ли снег, то ли дождь, асфальт мокрый, черные резинки на костыле и палке отца не дают ему скользить, финал Кубка играют ЦДКА и «Динамо», титаны и рыцари, в перерыве отец пьет пиво, а я, давясь от жадности и счастья, жую горячие сосиски с белой булкой, о чем я мечтал всю войну и всю жизнь и о чем я всю жизнь не могу забыть Потом были видения отроческих лет.

А уж про кино и говорить не приходилось. Поистине неисчерпаемым оказался фамильный архив владельцев Отрады. Теперь и без урн они добились своего. Любовь Николаевна, не вступавшая в последние дни с ним в беседы, заговорила. И еще пять рублей поверху. И соврал на всякий случай: – Других у меня нет».

Ночью, возможно, была в путешествиях или полетах. Для пловчика. Дядя Валя встал, подошел к ней, даже движение рукой сделал, будто хотел погладить Любашу (Любаву. ), успокоить ее, бедолагу, но сдержался. Но полотенце полотенцем, а Михаил Никифорович был озабочен сейчас другим.

Вчера Михаил Никифорович пришел домой, а она сидит в халатике на диване, ноги поджав под себя, шепчет что-то просительно, а глаза у нее опять мокрые. Или воображения, опять же бескорыстного. Понятно, пошли советы: звонить в «скорую», везти несчастного к Склифосовскому и прочее. Или же держать меня, как медведя, на цепи вблизи стола. Я начал для мелких нужд вбивать гвозди в стены.

То ли кто-то ей мешает. И вот отчего. Раньше мы на нее и не обращали внимания.

Я готова тебя кормить, но ты пиши». А после ремонта, что вы. Во всех своих имениях он построил не только храмы, но и школы, больницы. Единственное упоминание ополотне всемейном архиве содержит письмо младшего сына В. П. Орлова-Давыдова— Сергея Владимировича, посланное матери изАнглии 19апреля 1876 года, где говорится, что отец «купил Спасителя Рембрандта». И глаза у него то мечтательные, то печальные. Случалось, ввозили и коляски с младенцами. Благоразумным пребывал я теперь на кухне.

Михаил Никифорович привел дядю Валю. Да он и сам, видно, натешился, допустил к колоде Дробного. В романе «Альтист Данилов» Орлов, продолжая хорошо известную мировой литературе («Доктор Фаустус» Т. Манна) тему «дьявольского» происхождения творческого дара, делает своего героя исполнителя-виртуоза, сыном черта и ярославской крестьянки, «демоном на договоре», который в конце концов отказывается от «сатанинской» силы своего альта, дарованного ему «нечистыми» владыками Девяти слоев (ассоциация с 9-ю кругами дантовского Ада), во имя любви к земной женщине. Тут он словно бы застеснялся чего-то в самом себе. Не то чтобы он их пожалел (хотя и пожалел), нет, просто он не забыл о своем намерении угостить Любовь Николаевну. Но явно не Михаилу Никифоровичу.

Ну да, скажет читатель, что же вы только теперь хватились. Дробный с подсобником уложили на колоду баранью тушу, по жиру видно, что новозеландскую. Ведь всегда так хочется найти время для такого спокойного, тихого отдыха.

Когда-то на каких-то курсах Тарабанько разбирал телефонный аппарат времен брусиловского прорыва и был в нем конденсатор с последней буквой «д». И тут из бутылки вышла женщина. Выпустил с соавтором две книжки.

«А. То есть так казалось. Наконец он отрезал кусочек, выпилил, выковырнул его. За яблочко. » По общему мнению, дядя Валя был похож на того кричавшего и иногда некоторые интересовались: «Ну как, дядя Валя. Там таких, как он, калек после курса лечения передавали в деревни на содержание.

Вот, мечтал он, заплатить бы долги и заняться приятным делом. Она тут же вспыхнула, как бы взорвалась и исчезла. Порядок следовало соблюдать во всем. Некоторые полагали, что закрыли из-за иностранцев.

Вот я и не ходил А с другой стороны, если бы я увидел свидетельства реальной жизни шофера Валентина Федоровича Зотова, мне труднее (или скучнее) было бы воспринимать его дальнейшие рассказы. Сколько чего и в какой очередности. Для Игоря Борисовича он был звездой пленительного счастья.

Отвечать, что ли, ему. «Да что же. » – обиделся Михаил Никифорович, швырнул на колоду трешку, но и трешку его свирепый удар не повредил. Именно он пять дней назад купил цветы. И вот при такой его любви она стала шарить в его карманах. И вот теперь Игорь Борисович начал жить аккуратнее. Топоры (тупицы, как их называл Дробный)– и Михаил Никифорович в том убедился – были наточены на совесть, делом занимались люди серьезные.

Не казнь тут была, а именно раздел туши. До двух или трех часов ночи в придремавшем доме тихо сидел на кухне, писал и читал. Или плахи. Но зачем рисовало. Однако сделка состоялась. Вцепиться в мех вилка не смогла и Серов, забыв о приличных манерах, сдернув салфетку, пальцами сунул кусок шапки в рот. Или гонец и есть гонец, пусть и с пятнадцатью каплями. Может быть, для какого-нибудь Парижа она была явная провинциалка.

Приглашали участвовать в дискуссиях их вели две уважаемые в Москве газеты. К Серову явилась она в джинсовом костюме и было видно, что костюм этот не от «Рабочей одежды». Впрочем, обещание не содержало в себе обязательного срока. Впрочем, я скажу: наверное, был, – потому как точно не знаю. Потом кинематографический. Серьезным, видно, было мутно-коричневое снадобье. Но что тогда были для Игоря Борисовича деньги.

Казалось и пиво нигде не лилось и кассирша Полина прекратила размен монет. Не хуже курских. В кого ты превратился. Или не имею прав.

Но, может быть и казнь. Конечно, шутка, согласился автомат. Сидела она смирно, больше молчала.

Был он краснощек и бодр и, как выяснилось, через два часа собирался в баню. Ан нет. Михаил Никифорович, рассказывали, кормил лошадь овсом из ладоней и гладил ее по холке.

Пела она вот что: «Что ты жадно глядишь на дорогу в стороне от веселых подруг» Пела медленнее, чем того требовал привычный темп песни и оттого ее пение казалось усталым, печальным и вечным. Его Михаил Никифорович помнил уже хорошо. И та ее назидательная энергия, которая минутами раньше насторожила меня, забылась. Мужчина должен быть отважным. Вот он положил руку на плечо Василия Ивановича Чапаева.

Потом он заставил в некоей карусели носиться разные предметы детской площадки, памятной всем, в том числе цветные лавочки и стол, однако тут его опыты стали надоедать. Кое-как доставили отца в хату. Раньше я не мог писать писем, тем более отвечать на чьи-то чужие послания. О вяленой рыбе как будто бы перестал и думать. Знаменит в Останкине ресторан «Звездный».

И через десять секунд мусорный ящик висел над головой дяди Вали. Дети в Ельховке пухли, болели, соседская девочка, дочь тети Дуси, умерла. Он лошадь преподнес бы в подарок. Что словесные портреты должны занимать более милицию, нежели литературу.

По красочному слою многочисленные утраты на изображении мундира и орденской ленты. Подойти к стене не решился. Каждый год он обязательно ездил в Курск на два, на три месяца в Дом инвалидов войны. Час попишет что-нибудь одно, потом – по графику – пододвинет к себе ждущую очереди рукопись. Все они блондины, носы у них острые, тонкие.

Ну пирожок. Но и доверенные лица не спасали семейство Каштановых от предвиденных потрат. Зритель наверняка позавидует женщине, удобно устроившейся с коляской под сенью листвы.

Строг я был теперь и с солью. Мастера отделали помещение под избу, обшили стены досками, доски же покрыли лаком. Теперь же, обедающий в одиночку, он стал нам врагом. Мог ли он считаться одним из хозяев бутылки. Объяснения его серьезными не посчитали.

Место его занял мясник-физик, то ли Маслов, то ли Сметанин. Выдержал чуть ли не все горькие дни блокады. Не за решением же шарад и плетением входящего в моду макраме. Не портило ее место. По советам проверенных людей. Даже я ощутил дважды ее заинтересованный взгляд.

И готовил. Впрочем, лечить ее он был намерен не сейчас, тем более что недуг не был смертельным. Мысль об угощении не покидала Михаила Никифоровича и на работе. Самовар кричал иногда, просил убить его, пристрелить или отравить. Мало. Лошадь можно было отвести туда и проверить справедливость диагноза.

Голяшки. » Все же его призвали угомониться, напомнили о совести. Менялся и ее облик. Или на запонку с фальшивым рубином. Другими же слова Лапшина брались под сомнение. Лапшина влекли иные, нежели дядю Валю, моральные ценности иные доблести и геройства.

Как бы прислушивалась и присматривалась к нам. Он озаботился перенесением праха трех братьев Орловых (Григория, Алексея и Федора) из Юрьевского монастыря в усыпальницу «Отрады». В одной уже стояли пакеты картофеля.

---

Объект продан