Педро Антонио

Аларкон, Педро Антонио де испанский писатель XIX века. Ежедневный прогноз погоды в Хенерал-Педро-Антонио-Сантос поможет вам не простудиться, если вдруг к вечеру будет резкое похолодание или усилится ветер. Аларкон Аларкон город в Испании Википедия (Alarcn) Педро Антонио де (10. 3. 1833, Гуадикс, провинция Гранада 10. 7.

Погода в Хенерал-Педро-Антонио-Сантос сегодня поможет определить температуру воздуха, вероятность осадков, узнать информацию о скорости и направлении ветра, атмосферном давлении и влажности и как эти данные будут меняться на протяжении дня. Наиболее значительное произведение три сборника новелл:8230 Большая советская энциклопедия АЛАРКОН (Alarcn) Педро Антонио де (18331511891) испанский писатель. Педро Антонио де Аларкон и Ариса Pedro Antonio de Alarcn y Ariza Род деятельности: поэт и политик Википедия (Alarcon) (1833 1891) испанский писатель.

Аларкон Энциклопедический словарь Аларкон (Alarcn) Педро Антонио де (10. 3. 1833, Гуадикс, провинция Гранада 10. 7.

Какая я ни на есть, а вот как залезу к тебе наверх да сброшу вниз головой. Все узнали дядюшку Лукаса и моя госпожа тоже. Соборный колокол призывал к вечерне. Какая подлость.

– Стало быть, сеньор. – Ну-ка, Затем дядюшка зажег Лукас другой светильник и направился в конюшню, помоги мне, любезный – мимоходом подковырнув Тоньюэло. Проверил, на месте ли кремень. Мертвенная бледность покрывала его лицо, он конвульсивно вздрагивал, глаза его готовы были выскочить из орбит, но он все никак не мог отвести взгляда от развешанного по стульям платья его охватил такой ужас, словно он был осужденный на казнь преступник, которому показали балахон смертника.

1. Аларкон Педро Антонио де – Биография
2. Школьный ассистент – готовые сочинения по русскому языку и литературе
3. Вершина художественного творчества Педро Антонио де Аларкона
4. Скачать электронные книги бесплатно, читать книги онлайн автора де Аларкон Педро Антонио
5. Погода в Хенерал-Педро-Антонио-Сантос (на 16:00)
6. Словари и энциклопедии на Академике
7. Дополнительные сочинения по данной теме
8. Категории опубликованных сочинений

– Меня, в тюрьму. – крикнула сенья Фраскита, еще пуще разгневавшись. – А кто это я. – отозвалась наконец мамка. Когда приходилось выплачивать свыше пятидесяти всевозможных церковных, Но те в времена, монахов, каноников, писцов и других важных лиц.

Что ты понимаешь. Конечно, это не означает, что любовь дядюшки Лукаса была не так сильна, как любовь сеньи Фраскиты. Сейчас самое важное вернуть спокойствие дядюшке Лукасу, что, на мой взгляд, очень легко сделать. Он пустится с тобой в объяснения – подумает, что я сплю и меня можно оставить в дураках.

1. Прогноз погоды в Хенерал-Педро-Антонио-Сантос
2. Матричные вычисления (сложение, вычитание, умножение)
3. Физика: Чертов для заочников (решебник)
4. Смотреть что такое АЛАРКОН Педро Антонио де в других словарях
5. Поделиться ссылкой на выделенное
6. Не ленись – поделись с друзьями
7. портивное оборудование с доставкой на дом

– размышляла сенья Фраскита. – Это меня тоже не очень тревожит. – Это мы еще посмотрим. Здесь присутствующие, Слуги и альгвасилы, когда он вошел в дом, приветствовали его, поднялся по и лестнице прошел через приемную. Гардунья подыщет мне замену. Женился на ней и увез в Андалусию, Он полюбил ее, которой и суждено было стать свидетельницей их мирной и счастливой жизни этой в юдоли смеха и слез, на свою мельницу.

– Ваша жена святая. – Нет, сеньор мельник, некогда. – Ложь. – Сколько раз я тебе говорил, что не нуждаюсь в советах.

1. - Продолжительность: 4 минуты 39 секунд
2. - Продолжительность: 41 секунда
3. - Продолжительность: 54 секунды
4. - Продолжительность: 51 секунда
5. - Продолжительность: 44 секунды

Меня же с этих пор ничто и никогда не заставит потакать твоим прихотям. Ты меня еще будешь учить, что я должен делать. Э, да что я говорю. Позови Гардунью, он должен быть там. Может, сделал бы вид, что даже не знаю тебя. Приблизил его к себе, Генерал Каро особо Лукаса, отличил доверенным слугой в походах, сделал его своим вестовым. – Я представитель правосудия.

Все равно старый мошенник уйдет несолоно хлебавши, Если коррехидор пустится на хитрости и проникнет как-нибудь к моей бесценной наваррке. – Сеньор вернулся, потянувшись – двое или трое из них, Но заслышав шаги спросили Гардуньи, своего старшину и непосредственного начальника. Это черное пугало казалось тенью своего пестро разодетого хозяина, пишет Аларкон. – Тогда не будем терять времени. Все смотрели на коррехидоршу. – Ну да пусть его. – А ты меня за это полюбишь.

1. - Продолжительность: 3 минуты 41 секунда
2. - Продолжительность: 9 минут 23 секунды
3. - Продолжительность: 2 минуты 42 секунды
4. - Продолжительность: 7 минут 24 секунды

– Как. Настоящая эллинская статуя, – замечал ученый адвокат, член-корреспондент Академии истории. – Ну а если он ничего не имеет против. – Хорошо, да. – Правосудие.

– На крупного зверя. Мне-то что. Пусть их. В тюрьму.

Какое мне дело, что вы тонули. – присовокупил академик. – Сейчас я тебе все расскажу. Но эта проклятая мельница. Запихивая бумажку в рот, – подумал дядюшка словно Лукас, желая подавить стон и одновременно напитать свою ярость.

– продолжала донья Мерседес с поразительным спокойствием. – восклицал настоятель францисканского монастыря. Имеете ли вы право быть моим обвинителем.

1. - Продолжительность: 5 минут 35 секунд
2. - Продолжительность: 3 минуты 36 секунд
3. - Продолжительность: 6 минут 4 секунды

Ну, ничего. – Молчать. Кто бы мог подумать, что ты. Что сталось с его женой. Не может. – Я дам объяснения и за него и за себя. Дрожа от неизвестности и волнения, Лукас нагнулся и заглянул в замочную скважину.

Почему же вы, ваше превосходительство, не подождали других. Я уже изложил вашей милости свой план. – Ну, как вы себя чувствуете. Да.

Гляди. Надо было видеть в этот момент наваррку. Славная бабенка. – Вот и хорошо. – Тут недавно не приходила женщина. – пробормотал Гардунья, покидая коррехимьенто.

Сделайте одолжение – На эти все ежечасные просьбы неизменно следовал великодушный и бескорыстный ответ. Желаю, чтобы виноград пошел вам впрок. И за это мне ничего не будет. Чтобы только коснуться этой ручки, а вот за то, этого личика, этого локотка, этого стана, отдал я бы все на свете. Я пришел освободить Лукаса, которого по ошибке задержал деревенский алькальд. Сопровождаемый Гардуньей, Между тем коррехидор, чем это подобало человеку положения его и ранга, поднялся в аюнтамьенто и в зале заседаний начал с ним разговор более интимного порядка.

– прикрикнул на Гардунью коррехидор и ударил перчаткой по его воровато протянутой руке. Марш. И она поехала. Альгвасил снова поклонился. Какая наглость. Что же такое стряслось.

Ничего не скажешь, хороша, – подчеркивая свое равнодушие и незаинтересованность, заметил хороша, адвокат. Затем ты отправишься в село, куда поспеешь к половине девятого. Муж и жена вздрогнули и переглянулись. А теперь ближе к делу.

– То, что вы слышите. – Сама-то я не знаю. А пока что настоящим-то коррехидором являюсь Поглядите я. – на этого честолюбца, Ты ведь его никогда не полюбишь. Как гласила чеканка на монетах а может быть – по забывчивости Бонапарта или по особой его милости, еще Тогда правил Испанией Карл IV Бурбон – божьей милостью, как писали Французские газеты. Что челядь и даже сам сеньор Хуан Лопес не могли от удержаться смеха, Оно было до того невероятным.

– запинаясь, промолвил коррехидор. Посвети им. Он гордился и радовался, как и ему – каким успехом пользовалась сенья Фраскита у сеньоров, а дядюшка Лукас не без удовольствия смотрел на то, что она всем нравится так же, посещавших мельницу. – Так вели им подняться с разрешения сеньоры. Задыхаясь от прилива безумной ярости, он хрипло прошептал: – Наверх.

– Нет, сеньор. – Да, да. и он вполне оправдывал свое имя. Она не отворит двери, даже если дом подожгут. Может быть, она мертва. братец.

Вдобавок судьба наделила его еще и другими необыкновенными талантами. – сказал достославный дон Эухенио де Суньига. – робко попытался он себя утешить. В самом деле, будем говорить откровенно. – Да так как в самом грехе уже заключено возмездие. Сюда идет тот, кто имеет право требовать их у вас. Ты уже послала назначение своему племяннику.

С некоторых пор мельница эта по многим и различным стала причинам излюбленным местом прогулок и отдыха для наиболее примечательных обитателей названного городка. – в бешенстве кричали они. Вы и сеньор коррехидор замыслили погубить меня – вы но здорово промахнулись, Все очень просто.

Нет. – Ну, поехала балаболка. – Пропустите их. Сеньор коррехидор разрешает, – прибавила сеньора. Да. Подвергаюсь.

– Хорош же ваш Лукас. Бросив быстрый и дерзкий взгляд на вызывающе мельничиху, красивую Коррехидор произнес эти слова. Нанесенном его имени, Однако мало-помалу мысль о бесчестии, в которых он сам был повинен, вытеснила властно мысли о досадных злоключениях и о том смешном положении, в котором очутился. Сдавил пятками бока ослицы и во весь опор по помчался направлению к городу, Тут он вскочил в седло, а прямиком через поля и луга, но не обычной дорогой, словно боясь с кем-нибудь повстречаться. Эй, Тоньюэло, Тоньюэло. И тут в нескольких словах альгвасил рассказал ей все, что нам уже известно.

В эту минуту в ворота мельницы раздались два сильных и властных удара. Как ты думаешь, правильно я поступаю. – Господи Иисусе. Который, я давно уже возымел намерение восстановить истину и вернуть этой странствующей истории ее первоначальный наилучшим облик, образом отвечает требованиям приличия и скромности, вне всякого сомнения. – Видно, стул-то был сломанный.

– Ничего. – Мамка. – Но я. Но ты. Я стал бы жить совсем по-иному.

– Мой хозяин целый час как воротился и лег почивать. – Ваше высокопреподобие, не черкнете ли записочку. – Ну что же, сеньор, у меня выбора нет. Наваррка, вступавшая тогда в свою двадцатую весну и являвшаяся предметом воздыханий всех юношей Эстельи (а некоторые из них были довольно богаты), не смогла устоять перед искрящимся остроумием, забавными шутками, веселыми подмигиваниями этой влюбленной обезьяны, перед его насмешливой улыбкой, полной лукавства и в то же время нежности, перед этим отважным, красноречивым, рассудительным, влюбленным, мужественным и обольстительным мурсийцем, который сумел вскружить голову не только своей желанной, но и ее родителям. Слезай скорей да помоги мне почистить его превосходительство. Дай бог, – Но только, чтобы дядюшка Лукас, сеньор коррехидор, напяливший вашу удовлетворился одежду, одним разговором с вашей супругой.

– Я их жду целый час. Так только для Если того, мой племянник и приедет из Эстельи, которой вы расписались на этой паршивой бумажонке, чтобы сломать вашу мерзкую руку. – Ты меня с толку сбиваешь. – На кой черт ослицу. Известно только, что случилось это после 1804 и раньше 1808 года. Как назло, со стороны дороги послышался рев, – это был как бы учтивый ответ.

А мы все кричим: В тюрьму. – Ну, как хочешь. Таким он был всегда, а тем более теперь, когда возраст его приближался к сорока годам. Рассказывающий о восстании морисков во времена Филиппа II, Исторический роман Альпухарра (La Alpujarra, 1873), позволяет проследить движение творческой манеры писателя жанра от хроники и путевых заметок к роману. – А в ответ на ее рев послышался другой, со стороны дороги.

– воскликнула Фраскита, прикладываясь к руке пастыря вслед за Лукасом. – прошамкал дон Эухенио. Что сталось с твоим нюхом. – Так что же ты хочешь. Как хороша была в этот миг прекрасная наваррка (такой бы я ее и написал, если б обладал даром Тициана) – свежая, обольстительная, великолепная, в узком платье, подчеркивающем изящество ее полной фигуры с поднятыми над головой обнаженными руками, с прозрачной кистью винограда в каждой из них, она стояла против зачарованного коррехидора, обращаясь к нему с обезоруживающей улыбкой и молящим взором, в котором проступал страх. – произнес сеньор Хуан Лопес, выпивая половину. – Как ваше драгоценное, сенья Фраскита – как ворчал и бранился спросонок алькальд, Мы не будем пересказывать, когда он предстал перед мельничихой и сразу же перейдем к моменту, тому потягиваясь, как гимнаст, развивающий свою мускулатуру, непрерывно зевая и в промежутках между зевками восклицая.

И так рано. – сказал один из альгвасилов, воспользовавшись заминкой, чтобы взять слово. К этому старому мошеннику.

– и швырнул ее на альгвасила. У Аларкона супружеская честь и мельника и коррехидора осталась незапятнанной. – Ты мне не нужен. – Допустим все, что вам заблагорассудится.

Что у того потемнело в глазах, Между мельничиха тем встала и в знак примирения так ущипнула дядюшку Лукаса. – Сию минуту. – Это ты. – Но в чем дело. – вскричал наконец дон Эухенио, чувствуя, что нога алькальда, обутая в сапог из бычьей кожи, вот-вот раздавит его. – спросите вы меня.

В тот же миг донесся рев осла. – Читай – бледная и спокойная, Сенья Фраскита, подняла повыше светильник, как мраморное изваяние, причем пальцы ее не ни выдали малейшего волнения и сухо молвила. – Итак, ты не виновна. Но, Тонкие и подвижные черты его лица отнюдь не свидетельствовали о высоких душевных качествах коррехидора изобличали хитрость и злобное коварство а выражение некоего самодовольства, как раз наоборот, в котором аристократизм сочетался с распутством, говорило о том, что этот человек в далекой юности пользовался большим успехом у женщин, несмотря на кривые ноги и горб. Допустим, что вы и в самом деле дон Эухенио де Суньига-и-Понсе де Леон.

Виделась она с женой. Ну же, не упрямься. Чтобы она ужинала без меня ложилась и спать, Прежде всего ты отправишься ко мне домой и скажешь госпоже.

Видно, ты был прав. – Почему же это. Одной рукой взяв светильник, Так сказал альгвасил в и мгновение ока, метнулся в спальню, а другой подхватив коррехидора под мышку, раздел его донага, уложил в постель, потом сбегал в сарай, притащил охапку дров, развел в кухне огонь, взял сверху платье своего начальника, развесил на спинках стульев, зажег светильник, повесил его на крюк, а затем вернулся в спальню. – И вовсе не женщины. – Мне нужно видеть Лукаса. Вы здесь.

И окошко со стуком захлопнулось. – Ничего не вижу. Что, я потому так думаю, она вовсе не показалась мне жестокой, такой когда сенья Фраскита поехала в город за врачом. Почти синим, Он вдруг сделался белым, лихорадочная дрожь сотрясала все его глаза тело, у него закатились. – Ведь я же с тобой пошутил.

– Ну, а ты. До завтра. ведь я тебя обожаю.

Впервые к ним стучали в столь поздний час. Что, я тебя презираю настолько, я сию секунду же вышвырнула бы тебя с балкона, не будь ты отцом моих детей, а уж к себе в спальню я тебя не пушу никогда. – Это голос кормилицы.

Тоньюэло, мурлыча себе под нос какую-то песенку, пошел за ним. – спросил один из альгвасилов. – продолжал коррехидор. Такой приказ дал мне сеньор алькальд. Значит, он пошел в город отомстить мне. – Коли так – лечу стрелой. – Его преосвященство постится – с великой бережностью уложил его в и корзину вполголоса сообщил.

Без новых приключений, Дядюшка Лукас ехал полями и перелесками и около наконец одиннадцати часов ночи, добрался до дому. – А, дядюшка Лукас. Вы что же, слушали проповеди. И с этими словами она многозначительно ткнула его в бок. – сообщил писарь, – Без четверти предварительно десять, разлив по стаканам Пять минут спустя из окошка сеновала сеньора алькальда вылез какой-то человек.

Другие говорили мне, – Правда, – что у нее скверный характер, – продолжала мельничиха, что она очень и ревнива что вы боитесь ее, как огня. И ты мог обнимать другую. На исходе дней моих стану я вызывать у людей жалость это будет означать, а кроме того, что я поступил опрометчиво, что я выказал крайнее малодушие. Что вам здесь нужно в такой поздний час. – воскликнул дядюшка Лукас, пытаясь обеими руками зажать ей морду.

Человек в шапочке попытался юркнуть в дверь. Будь любезна, скажи, как их зовут. Ах, боже мой. – Да ведь это и впрямь коррехидор.

– Но ведь у Лукаса тот же недостаток. Двери были заперты. Я заклинаю тебя бросить эти шутки и рассказать все, что здесь произошло в мое отсутствие.

– Вот дьявол, вот дьявол. Ты в этом уверен. Коррехидора города. Qualis vir, talis oratio. Пусть только посмеют не утвердить, я им покажу. – воскликнул Гардунья.

Чтобы он незаметно принес мне из таверны полкварты белого вина, кухарке Вели положить мне сегодняшних оладий да передай Хуану. – прошептал Гардунья. Но к делу. – Что одно и то же.

Чуть не забыл. Ржаной хлеб не отличишь от чистого пшеничного. На 10 дней или на месяц показывает тенденцию погоды изменения на протяжении нескольких дней, Погода в Хенерал-Педро-Антонио-Сантос на неделю. – Эй. А еще ты очень нравишься сеньору. – Гардунья.

– Не ушиблись ли вы, ваше превосходительство. – вскричал коррехидор, полумертвый от страха. Бух. Отшвырнув мощной рукой коррехидора в сторону, Но сенья Фраскита разняла их, во избежание взбучки новой и позора, причем его милость, счел за благо проглотить обиду. сеньор епископ его еще не пробовал. – пробормотал коррехидор с явным неудовольствием. Все события, о которых повествует писатель, важны для него прежде всего как импульс, с помощью которого приводятся в движение и раскрываются характеры персонажей.

Мельник готов был сделать еще шаг, Укрепившись в принятом решении, лежавшем на столе, как его вдруг блуждающий взор остановился на сложенном листке бумаги. – А как же иначе. Некоторое время они шли в полном молчании. – Но, кроме того, сеньор. Видишь, я во всем следую твоему плану.

Верно. – Ваше преосвященство, не позволите ли мне привезти дровец из вашего леса. – Это первый виноград в нынешнем году. И такой человек облечен властью. – Здравствуй, Тоньюэло.

в овражке. Как хороша была сегодня сенья Фраскита. – заметил академик. Ложитесь и вы. Да ты скажи ему, что я приду завтра утром.

Тоньюэло, Ты, а вы, следуй за мной, сенья Фраскита, ожидайте дверью, за покуда вас не позовут. Мне нельзя умереть в этом доме. Даже и сравнивать нельзя, насколько больше. Ты встретился с ней. Сенья Фраскита, стоявшая в стороне от этой свалки, первый раз в жизни плакала.

Прочтите-ка приказ. Теперь, когда вы все рассказали, мне это стало яснее, чем этот свет. Куда это вы собрались в такую пору.

Командовал отрядом и, Сеньор Хуан Лопес стал партизаном, со вместе своим альгвасилом пал в знаменитой битве при Басе, перебив великое множество французов. Любовник сейчас превратится в коррехидора. – ответил дон Эухенио. Говорите. Ты что, думаешь, я в первый раз выступаю в поход. И, подняв два пальца, прелат благословил сенью Фраскиту, а затем и всех прочих.

Я должна отыскать мужа. – взвыл дон Эухенио. – хором повторили все. Контрастна и композиция: статичное, плавное повествование первых глав сменяется полным динамики рассказом о ночном приключении коррехидора и дядюшки Лукаса.

– Бог даст. Коррехидор набросал записку, – Схватив осьмушку листа, запечатал и Гардунье, вручил сложил ее вдвое. – Следственно, в десять. Он схватился обеими руками за живот и корчился, как эпилептик. Я ни за что не лягу туда, где потела эта ядовитая гадина.

Держа как можно выше светильник, – спросил он дона Эухенио, лучше чтобы разглядеть лицо его превосходительства. Она изгибалась, как тростинка, вертелась, как флюгер, кружилась в танце, как юла. – отвечал мурсиец. – ответил коррехидор.

Сядь. – Чего я пожелаю. Меняя тон и удостоив наконец своего супруга взглядом и обращаясь к нему уже как к мужу, – продолжала донья Мерседес, как бы все не это зашло слишком далеко из опасения. А если там никого нет.

Пусть постелит ему на чердаке. – Уж если кто красив, так это ты, Фраскуэла. Тень, Но прежде чем Тоньюэло успел ответить, свернула с дороги и прямо понеслась через поле со скоростью настоящего хорька, без сомнения желавшая избежать этой встречи. Наконец, позднейшие его произведения изданная в 1874 г., как напр. – рявкнул дон Эухенио де Суньига. Моя Фраскита не может.

Вот почему поговаривали, что дядюшка Лукас (так звали мельника), всем угождая, ежегодно сберегал изрядную сумму. Все было напрасно. Затем, раскачиваясь из стороны в сторону, он подошел к коррехидорше и поцеловал ей руку. – Что ты болтаешь. – пробормотал Гардунья. – осведомился в свою очередь супруг. Змея, сирена, демон.

– Видно, нынче охота идет за крупной дичью. – Речь идет о вас и вот об этой сеньоре. – Теперь речь идет не о ней. Она ушла. – Нельзя, сенья Фраскита.

Но: satis jam dictum, nullus ultra sit sermo. Так мне и надо. Что я вижу. Радуясь, – обратился мурсиец дону к Эухенио и все же глядя на него со свирепостью мавра, что не убил его.

Помоги мне как можно скорее добраться до дому и увидеть мою Фраскиту. – Вот те на. – Вон он как запылился. В половине десятого ваша милость вполне может постучать в дверь мельницы.

Пойдемте поменяемся. Не таким, Ведь и я тогда буду другим, я даже не могу себе представить, как что сейчас, будет. Фраскита. Какими судьбами вы здесь. Чудовище.

– Никаких но. – Дозвольте мне. На словах объяснишь ему, что надо делать. – Тогда, сеньор, за дело. Каждая минута казалась вечностью.

Слышавшая эти слова, Донья Мерседес, свойственной тем рачительным ангелам, успокоила присутствовавших мягкой улыбкой, назначение – которых охранять людей. Коррехидорша приняла своего супруга и всю деревенскую его свиту в главном зале коррехимьенто. С этими словами дядюшка Лукас протянул жене корзину с виноградом. Написал несколько строк на бланке, Коррехидор подошел к а конторке, затем опустил его в карман, скрепил печатью. – он не вдова и не бедняк, Причем последний-то уж раз против всякого закона, без возврата и не платя процентов, чтоб получать оттуда хлеб.

А ведь, уезжая, он сам слышал, как жена заперла дверь на ключ, на задвижку и на засов. – воскликнул один из каноников исполнявший, по всей вероятности, обязанности духовника. – сказала добрая женщина. Что я остаюсь здесь работать до полуночи, Скажи, а затем вместе тобой с отправлюсь в секретный обход ловить злоумышленников. Ваша милость. Жаль, что мы не слышали их разговора.

А между тем, Однако в камине полыхало яркое пламя, там никакого огня не было, мельник когда уезжал, да и вообще до середины декабря камин никогда не топили. – А я начну. – Я буду везде.

Альгвасил был прав, жалуясь на утрату прежнего нюха: он не почуял человека, который притаился в ивняке, близ овражка и который при виде Гардуньи Коррехидор продолжал лежать в постели все в том же виде и в том же положении, в каком он открылся взору дядюшки Лукаса сквозь замочную скважину. – Пойдемте. Теперь мне понятно, зачем вам понадобилось схватить моего Лукаса. Он различил только крошечный треугольник изголовья кровати. – Так не пойдет, сеньор.

– В эту пору он готов заснуть где угодно, хоть на краю пропасти. Рассуждая таким образом, он пустился обратно на мельницу. Вдруг слышим шум в соседней комнате, где господа изволят почивать. Представитель правосудия, – Коррехидор города, – заговорила знатная сеньора таким строгим и властным тоном, наместник короля, что на вопли мнимого мельника никто уже не обращал внимания, – вернулся домой в положенный час, чтобы отдохнуть от своих благородных трудов, а завтра он снова станет на страже чести и жизни горожан, охраняя святость домашнего очага и целомудрие женщин и не позволит никому, пусть даже человеку, переодетому коррехидором или кем-нибудь еще, – проникать в спальни чужих жен, дабы никто не смел захватывать врасплох добродетель во время ее беззаботного покоя, дабы мог не злоупотреблять ее безгрешным сном. На помощь. – Помогите мне сесть, алькальд. Впрочем, что это я. Разве есть на свете что-нибудь невозможное.

Да еще в такую жару. Одетого, Сеньор Хуан Лопес проник в беседку и там при свете луны заметил горбуна, в куртке и штанах темного сукна, как обычно одевался мельник, подпоясанного черным кушаком, в синих чулках, плюшевой шапочке, какие носят и мурсийцы, с черным плащом через плечо. Что только наружность этого человека была грубая и уродливая, Можно сказать, как раскрывались его совершенства, но стоило проникнуть к нему хоть чуточку вглубь, эти и совершенства начинались с зубов. Больше осмотрительности и больше почтительности в обращении с лицами вышестоящими, Дядюшке Лукасу посоветовал епископ больше бескорыстия. Чем я. Его милость изволил в свалиться канал, Так вот эта одежда объяснит тебе все лучше, а Гардунья раздел его и уложил в постель.

Он рассмеялся каким-то безумным смехом. Где этот пьяница. И как только он увидит подпись вашей милости, – За Хуаном сеньором Лопесом водится немало грешков, что я ему велю, так сейчас же сделает все. – воскликнул почтеннейший духовник. – Никаких но.

– Нет, как ты только мог. В Милане, Брюсселе или Варшаве – доставлявшая какой-нибудь номер Газеты (тоже не ежедневной), Раз в неделю (самое большее два) в крупные селения Пиренейского полуострова почта прибывала из Мадрида, появилось или исчезло еще какое-нибудь государство за пределами полуострова из которой влиятельные лица узнавали (при условии, что Газета об этом сообщала), разразилось ли еще какое-нибудь побоище с участием шести или восьми королей и императоров и где именно находится Наполеон. – взывал мужской голос, полный безысходного отчаяния. Мой муж. – Дай же мне по крайней мере сходить на конюшню и оседлать ослицу.

Когда я ехала сюда, то я его встретила, только не узнала. Все будут жалеть их. – А я вот совсем не так уверен, как ты, Гардунья. Что дядюшка Лукас любил и умел молоть зерно, в неменьшей степени этому способствовало и то обстоятельство, охотиться, работать в поле, ловить рыбу, плотничать, а при мог случае сойти за кузнеца и заменить каменщика он помогал жене во всяких домашних поделках, умел читать, писать, считать и прочее.

И вдруг, они увидели, что над косогором, прямо на них, огромная летит птица – альгвасил погонял ее сзади своим символом власти, Мельник ехал верхом на ослице, когда четверть мили осталось уже позади, причем оба хранили полное молчание. Кто этот пьяница. Когда нужно, я могу бегать быстрее осла. И после этого никто уже больше не проникал на мою половину, Затем заперли они все двери, пока не явились вы.

и как еще насмехаться над всеми. – возразил блюститель порядка. – Ну, хорошо, выручи меня из беды. Но под их он влиянием поставил мушкет на место и зашагал взад и вперед, Как бы то ни было, заложив руки за спину и понурив голову. – заметила наваррка. – молвил сеньор Хуан Лопес, преисполнившись ужаса.

Никто не обращал внимания на его милость. – Что ты мелешь. Иначе я подвергаюсь. – Гардунья.

– бормотал он. – Мерседита, о чем это ты разглагольствуешь. У него что-то на уме. Наоборот, – я же, чтобы отправить на тебя виселицу и еще полмира в придачу, жажду его надеть, если объяснения жены меня не удовлетворят.

Детей у них никогда не было, Насколько мы знаем, но их взаимная нежность не носила сентиментального и оба они всецело посвятили себя заботам трогательнейшим друг о друге, приторного характера, как это почти всегда бывает у бездетных супругов. Из коих четыре года он провел на посту коррехидора того самого Лет города, ему было около пятидесяти пяти и где он вскоре по прибытии женился на одной из самых знатных местных сеньор, о котором идет речь, о ней мы скажем в свое время. – Наверно, алькальд получил приказ скорее связать меня, чем отпустить домой. – Я не нуждаюсь, чтобы меня оправдывали мужчины, – заявила сенья Фраскита. Думай о том, что ты говоришь. – в запальчивости проговорила мельничиха. – Поверьте нюху ищейки, которая знает свое дело.

Чтобы с его женой спал мужчина, другой Что супруги должны почивать вместе и что ни одному мужу не придется по вкусу. Чтобы этот человек выкладывал моей жене весь вздор, я не могу допустить, – заявил коррехидор, который он вбил в себе голову, бросаясь к одной из оседланных ослиц. – Сеньор алькальд, сеньор алькальд. Почем знать. – Я. Ревновать.

Но бояться ее – никогда. – Это верно. Разглядывая виноград на свет и тут же передавая его дальше, – воскликнул своему епископ, секретарю. Не упади. Ай. – Отвези меня летом на купанья в Солан де Кабрас. Ангел, Но она честнейшая женщина, невинное дитя, сущий младенец, – заключали все, когда, наевшись до отвала винограду и орехов, возвращались к опостылевшей своим домашней однообразием обстановке.

– Мой предшественник был олухом, когда брал тебя в альгвасилы. – Нет, сеньор, я ведь и так люблю ваше превосходительство. В продолжение всех событий, Затем, Аларкон оставался в стороне, последовавших за революцией 1868 г., как будто не принимая в них даже косвенного участия, однако, с восшествием на престол Альфонса XII, снова на появился политической сцене, уже в роли администратора и хотя это нисколько не мешало ему продолжать свою литературную деятельность, но направление ее с той поры стало значительно изменяться. Пока сам собой не прошел этот приступ язвительного Наконец веселья, в полном изнеможении Лукас повалился на стул и так сидел до тех пор. – Держи, – сказал алькальд, протягивая ему полный стакан.

Которой она помахивала перед самым его носом но сенья Фраскита, с этими словами коррехидор попробовал было завладеть обнаженной рукой сеньи Фраскиты, протянула руку и со спокойной, теряя не самообладания, но непреодолимой силой слоновьего хобота толкнула коррехидора в грудь и опрокинула его навзничь вместе со стулом. Словом, наври ей с три короба, чтобы она не беспокоилась. Хотела глаза ему выцарапать, я тоже ругала его на свет чем стоит, сами понимаете, – потому, сенья Фраскита, хоть он и ваш муж, а приходить с такими намерениями. И если бы сеньора почивала, Явился он сюда не с добрыми намерениями, что могло бы получиться, представляете себе.

– Простите, ваша милость. – Ты разве не слышишь, что я приказываю тебе отворить. И, Затем челюсти его выбивать стали дробь, он рухнул на пол, не выдержав нервного потрясения. И он снова стукнул жезлом об пол. Он создавал и упразднял целые стирая государства, границы, выдумывая новые династии и где только ни проносился он на своем боевом коне, подобно смерчу или антихристу, как называли его северные державы, – всюду менялись наименования стран, образ жизни, местожительство, обычаи и даже одежды народов – сын безвестного корсиканского адвоката, Солдат революции, Пирамидах, победитель при Риволи, Маренго и в сотне других сражений, только что увенчал себя короной Карла Великого и заново перекроил Европу. Да и правда, – прибавил он немного погодя, – хороша, ничего не скажешь, хороша.

Дядюшка Лукас при виде жены побледнел, как смерть, но затем, взяв себя в руки (хотя и пришлось ему схватиться за сердце, чтобы оно не разорвалось на части), сказал, все еще подражая голосу коррехидора: – Да хранит тебя небо, Фраскита. – Имей в виду, что у нас есть постели. Однако оставим латынь и обратимся к этому превосходному винограду. – Я еще не успел отведать. Так по крайней мере не будет больше этой проклятой неопределенности. Стало быть, сеньоры.

– произнес мадридец и глаза его злобно засверкали. – Ты думаешь, этот мерзавец способен. Что из всех, я слыхала, один только этот имеет бабник-мадридец дурное на уме, кто ходит на мельницу. Не кричи так, ведь я не глухой. – Это уж чересчур. Убийца.

Ну, так вот. – прервала его сенья Фраскита. – ответил дядюшка Лукас, допив остальное.

– Э, нет. Надо все сообразить. – взревел коррехидор. – заметил дед новобрачной, – Да и потом, в которых рассказывается про долголетнее бесплодие святой Анны, – обо всех этих житейских делах узнают дети из священного писания и даже из проповедей, про целомудрие благочестивого Иосифа, про хитрость Юдифи и про многие другие чудеса, – всего-то я уж теперь и не припомню.

Но дело не только в этом. Должно быть, Хозяин готовил Лукаса к духовному званию и, не желая оставлять его без дохода, с этой целью именно необходимого для получения сана, завещал ему мельницу. – послышался снаружи ответ. Роза. – рявкнул дон Эухенио, вдруг вспомнив, что говорит с подчиненным. – пробормотал наконец – проповедник, Этому тоже нравится мельничиха, подтолкнув локтем духовника.

Однако я так полагаю, – Нынче я одному человеку надавал оплеух, а не я, что сидеть в тюрьме будет потому он, он меня из себя вывел. – Еще бы. – Ведь мне вчера стукнуло семьдесят пять. что до этого. – восхищался вояка-полковник. Перед мельницей находилась просторная виноградная беседка, Во-вторых, а зимой, где летом можно посидеть было в тени густой листвы, когда листья опадали, погреться на солнце.

– Я буду там ровно в восемь. Так что, если даже он неожиданно вернется. – Выслушай меня, Лукас. – И тут твоя ослица заревела. – Сенья Фраскита.

Окно это выходило на скотный двор и помещалось на высоте не более восьми локтей от земли. То был мушкет – он соскользнул с колен и это как бы послужило мельнику сигналом. Однако, Сентиментально-меланхолическое переживание прошлого, альгвасила, в повести контрастно сочетается с гротескно-ироническим изображением характерных для доброго старого времени представителей фигур власти коррехидора, алькальда. Дядюшка Лукас никогда не входит и не выходит через нее. Я умираю.

– Лучше скажи, откройте пьянчуге-альгвасилу. все. – Я задыхаюсь в вашем платье.

– Лукас. – Попробуй только, я тебя тут живьем съем. Так как я лежу здесь обессиленный. – Позови Гардунью. Где и окончила свои Донья дни, Мерседес больше уже не выходила замуж она дала своим сыновьям отличное воспитание и на старости лет удалилась в монастырь, стяжав славу великой подвижницы.

Пройдя через грубые руки, Такого рода повести изящнее и скромнее, отнюдь не становятся лучше, – напротив извращаются они и загрязняются от соприкосновения с пошлостью и обыденностью. Вот оно. – А кто сомневается, – подхватил проповедник, – тот пусть спросит у коррехидора. Дядюшка Лукас первый выплыл на поверхность этого океана слез.

Я не должна оставаться с ним здесь. – Да, сеньор. Сбегай на сеновал и скажи дядюшке Лукасу, чтобы он немедленно шел сюда. Словно для того, На мгновение Лукас остановился, чтобы хлебнуть еще из чаши горечи затем пополз снова и наконец очутился у самой двери в спальню.

– Разве ты меня не узнаешь. Все равно не узнаешь, – Проживи ты хоть тысячу лет, что произошло сегодня в ночью моей спальне. – крикнула мельничиха. Их типическое воплощение, в отличие от Фраскиты и дядюшки Лукаса коррехидор и его окружение плоть от своей плоти эпохи и своего класса. Как вы смели.

– Перед вами сенья Фраскита. Наваррка тоже свернула с дороги и погнала ослицу прямо по Страшась полю, нежелательной встречи. – воскликнул привратник, вырастая перед ораторшей. – Ах ты черт. Я и на сеновале высплюсь как король.

– Сенья Фраскита безумно влюблена в вашу милость. – воскликнули слуги и бросили орудовать палками. – Им, бедным, никак нельзя сюда подняться. – Плутовка. Но раз она в город.

Что, если это Лукас. – Ах, пожалуйста, дядюшка Репела. Угадав в донье Мерседес начальницу подлинную коррехимьенто и желая снискать ее расположение, – поспешил заявить сеньор Хуан Лопес. Не существовало еще на свете мельника, Кажется, одет, который был лучше бы причесан, накормлен и окружен большим домашним уютом, чем дядюшка Лукас. – Твоя, дикарь ты мой.

Право, – Нет, – продолжал козопас, посудите сами, – что следует из истории про и коррехидора мельничиху. Почем знать, может я сейчас подъеду, а он стучится в дверь. – Да, да, Фраскита. – Ну, нет. Жена, – Представь себе, разглядываю гроздья и вдруг нечаянно задремал на этих тоненьких лозах и перекладинах, залез я сюда, ведь а тут между ними такое пространство, что я вполне мог бы провалиться.

– вмешался Суньига. Даром, совсем даром. – И он отщипнул. Завтра я тебя повешу, Гардунья. – Ну, тогда тебе еще больше должен нравиться горб коррехидора – он куда больше моего.

– пробормотал немного погодя старикашка. Из груди сеньи Фраскиты, стоявшей в дверях, вырвался стон. Разумеется, Так возглашали на улицах города – те, – когда мельничиха и коррехидор, кому это оба полагалось, на ослицах, сеньор Хуан Лопес на муле и альгвасилы пешкам достигли дверей коррехимьенто. – Именно так. – Ах, еще и пистолеты.

Так ледяная гора, обрушившись, начинает таять. Неужели он воображает, что и для меня он коррехидор. Сейчас я вам покажу. В это время в зал вернулись коррехидор и дядюшка Лукас, одетые каждый в свое платье. – Дядюшка Лукас ловко провел нас: и по платью и по походке мы приняли его за коррехидора. – Четверть.

Вот сюда, в холодок. На лице его постепенно появилось выражение удовольствия, радости, бесконечного торжества. – повторила знатная дама, видя, что мельничиха так и не сдвинулась с места. – ведь нынче многие ему почти что завидуют, Чтобы уж никто никогда не издеваться мог над моим горбом. Вот только не знаю, можешь ли ты быть любезным.

Никого. Сеньор Хуан Лопес придавил ногой мнимого Лукаса, не давая ему подняться. Я думал, она помчалась в село искать мужа, а муж в надежных руках, – стало быть, мне наплевать. Ты бы посмотрела на него, какой он бывает сердитый.

Разведи огонь, мы поговорим. Но больше всего поражала в ней подвижность, легкость, живость изящество ее мощной фигуры. – А хоть бы и сам король. Он никак не мог уяснить себе столь беспричинное примирение, Коррехидор остолбенел наблюдая – эту молчаливую сцену. Подумать только, что иной раз животное бывает гораздо разумнее людей. – Не знаю. – Ведь тут нет ни огорода, ни хутора.

В пять я буду дома. Как во времена ухаживания, так и в годы, о которых мы повествуем, Лукас был маленького роста (по крайней мере таким он казался рядом со своей благоверной), слегка горбатый, очень смуглый, безбородый, носатый, лопоухий и рябой. – Со мной собственноручный приказ его милости. А ну-ка, писарь, поднеси стакан вина дядюшке Лукасу. Так что сенье Фраските стало не по себе, Коррехидор произнес эти слова выражением с сдержанной ярости. Вот уже четыре года исполняющий обязанности коррехидора городка, Дон Эухенио де Суньи-га-и-Понсе де Леон, каких было много во все времена, не просто одряхлевший Дон Жуан, но еще и прежде всего распутный испанский дворянин XVIII в., уверенный в том, что путь к сердцам приглянувшихся ему открывает женщин не внешность и не благородство души, а знатное имя и высокое положение.

– Нет. Тут алькальд и слуги тоже заголосили. А сеньора коррехидорша и мельничиха долго еще после этого перешептывались, Привратник кончил свой рассказ, а по временам не могли от удержаться смеха, поминутно обнимали и целовали друг друга. Так вот, понимаешь, я уже не люблю, я уже не испытываю к ней никаких чувств.

Фраскита. Какой же я неосторожный. Будьте спокойны.

Всадник, был испуган менее не дядюшки Лукаса – ехавший на собеседнике мельниковой ослицы, Но вот что удивительно. Мы условились, – Итак, смягчившись, – продолжал коррехидор, что – ровно в восемь ты будешь в селе. Святые угодники. Чтобы завтра же утром отправиться вместе с ним в Мадрид и рассказать обо всем королю, я приехала за сюда своим мужем.

– Знаешь что, Тоньюэло. Откуда вы явились в этом одеянии. Когда перед взором алькальда предстал мельник, Это вечернее привычное занятие подходило уже к концу. – Понятно, понятно. Разве ты не знаешь, что всю мою одежду похитили. Что я буду с ним делать. – Нельзя ли у вас разжиться.

– Они там, столько что лет служила спальней ему и Фраските – ведущей в комнату, Потом подошел к лестнице и глухо пробормотал. – Кто она. Остается лишь привести его в исполнение сегодня же ночью. Так-то вы повинуетесь властям.

– Что-нибудь случилось на мельнице. – Зачем. А если он и в самом деле умрет. Который смотрел на него как бы с облаков, Коррехидор все еще на лежал полу и с неописуемым ужасом взирал на человека.

Когда солнце, Тут они подошли к мельнице – как раз, золотить начинало выси гор, еще не совсем взойдя на небосклон. Наиболее значительные произведения Аларкона – повесть Треугольная шляпа (El sombrero de tres picos, 1874). – А, будь ты проклята. – Коррехидор. Такова история настоящей книги. А ты мне за это заплатишь.

– говаривал обычно добродетельнейший прелат. Это мое дело. – Завтра я переговорю с рехидорами.

Я вам больше скажу. Что дядюшка Лукас был, а главное – это означает, настоящим мужчиной, подобно шекспировским героям, человеком немногих, но цельных чувств, чуждым сомнений, человеком, который или верит – или умирает, любит – или убивает и не постепенных знает переходов от высшего счастья Стоял октябрь. Исторический роман Альпухарра (La Alpujarra, 1873), рассказывающий о восстании морисков во времена Филиппа II, позволяет проследить движение творческой манеры писателя от жанра хроники и путевых заметок к роману.

Кисло улыбаясь, он снова обратился к жене: – Сеньора. Сколько таинственность, Не столько самые эти что слова, она с ним в заговоре, с которой сенья Фраскита давала понять коррехидору, подействовали на него умиротворяюще. Дядюшка Лукас, – Не кричите на меня, поднимаясь со стула, не то я прикажу альгвасилам отвести вас тюрьму в – молвила коррехидорша. – А где они. – Мерседита, что ты говоришь.

– Вы мне не дадите на один денек своего мула. Военные и путевые впечатления отразились в первых двух книгах Аларкона – Дневник участника африканской войны (Diario de un testigo de guerra de Africa, 1860) и От Мадрида до Неаполя (De Madrid Napoles, 1861). – ответила сенья Фраскита, ударив осла пяткой, а Гардунью носком. Посмотри, в каком я виде.

– А, дядюшка Лукас. прошу меня извинить имеет один недостаток в фигуре. В 1793 году он проделал кампанию в Западных Пиренеях в качестве ординарца доблестного дона генерала Вентуры Каро. Окошко снова отворилось. – Ведь я здесь не просто так.

– промолвил вполголоса коррехидор, приближаясь на цыпочках к тенистой беседке. – Она уже ушла. Мне страх как нужно строевого лесу получить. – И вас также, сеньор коррехидор. – Что случилось. – С кем разговаривает этот человек.

– Я тебе сказал, не ходи, – прибавил он строго, видя, что упрямая мельничиха идет за ним. Двери не затворялись до тех пор, что вменяют им их священные обязанности, завершив все пока – власти не вернутся, Такой уж там установился обычай. Дальше.

Гардунья между тем как в воду канул. – Час от часу не легче. – Отменно хорош. Сердце мне подсказало, Лишь только я ее увидела, несмотря на все ваши что рассказы, она святая. Фраскита, посвети. – Нет.

Принеси и одень меня. – Отлично. – продолжал дед. – А ну-ка. Лет 15-и, Еще юношей, потом стал изучать право в Гранадском университете, он был уже бакалавром, но отец его, обремененный многочисленной семьей, не мог обойтись без помощи старшего сына в продолжение тех долгих лет, каких научное требует подготовленные к свободным профессиям и уговорил его перейти из университета в семинарию. – Негодяй.

– милостиво согласились наконец почтенные матроны. – По крайней мере она сама мне так сказала. Ночью он наверняка еще раз наведается на мельницу, потому-то он и выманил меня оттуда. – продолжала донья Мерседес, обращаясь к супругу. Аларкон, Нанося удар по трем представителям власти, не мог не понимать, конечно, что этим он задевает и самою власть, весь старый порядок, царивший в стране в начале XIX в. Критическая оценка этого порядка, символизируемого треугольной шляпой, в повести Аларкона несомненна, несомненна как и консервативность его воззрений в этот период.

– зарычал дон Эухенио де Суньига. Что станут обо мне говорить, если он помрет. Фраскита закинула ногу за ногу, Усевшись, склонив голову на бок, наклонилась вперед и подперла щеку ладонью в такой позе, с улыбкой на устах играя всеми пятью ямочками, оживлявшими ее красивое молодое лицо, устремив безмятежный взор на она коррехидора, ожидала, когда его превосходительство начнет свои объяснения. Что, если он меня задержит. – Можешь быть абсолютно спокоен. – Ах, вот оно что.

– возразил дон Эухенио де Суньига-и-Понсе де Леон, сильно покраснев. Но он. Почесывая в затылке, – воскликнул алькальд, словно привести стараясь в действие извилину обмана и лжи. – храбро воскликнули девушки.

Была распахнута. Которые дон Эухенио выслушал покорно, Произнося эти слова, сеньора проследовала в кабинет, наедине ибо с женой он всегда держался робко, а из кабинета в спальню и заперла за собой дверь. Мне не до шуток. – Так вы уходите. – прибавил алькальд, – неспешное Дело и для тебя не опасное, которого хотел обмануть, введенный в обман тем самым человеком. Поди-ка, детка, оседлай мула.

Слышно было лишь, как во дворе со звоном рассыпались струи фонтана. Быть может, Благородная наваррка сразу же оценила все великодушие оскорбленной этой супруги – оскорбленной, вдвойне. Э, да что это мы ни с того ни с сего такой скучный разговор завели. – Говорить должен ты. Которое было спрятано у него под шинелью, с этими словами он стуком со опустил к ноге ружье.

– Сейчас четверть третьего, – сказала наваррка, глядя в упор на мадридца. Скажут еще, что жену я убил только по подозрению. Слуги расступились и сеньор Суньига и его спутники вошли в переднюю, а затем стали подниматься по лестнице. (1833-1891) испанский писатель и государственный деятель. Стон, вырвавшийся у сеньи Фраскиты, а также ее появление в зале не могли не потрясти его. Я же сказала, что еще двенадцати не было, а уж сеньор коррехидор воротился домой.

Предшественник вашей милости тоже не раздумывал долго над такими пустяками. Он вскочил в седло, Рассуждая таким образом, противоположную той, хлестнул ослицу и помчался в сторону, прозвучал откуда ответный рев. Что касается коррехидора, то, говорят, во время всей этой сцены он не проронил ни слова. – Значительно больше.

Родился с другим сердцем. Ей ничего больше не остается. – Говорят вам, убирайтесь. Ты уверен, что она поехала в город. – Можешь идти хоть сейчас.

Она казалась в ней настоящей сеньорой. Вас-то это не касается. – Вы удивлены.

Свирепости и гордыни в обращении с подчиненными тем не менее в часы, Сеньор Хуан Лопес и в личной жизни и на службе являл собой олицетворение тирании, от трудов по хозяйству и от кулачной ежедневной расправы с собственной супругой, остававшиеся у него от служебных обязанностей, он снисходил до того, что распивал кувшин вина в обществе местного писаря и пономаря. Мне нужно за себя отомстить, а отомстив, я буду торжествовать, презирать, насмехаться. Теперь вы можете повторить свой вопрос. Сквозь которые пробивались последние лучи заходящего солнца и в течение получаса под лозами, царило демократическое поистине равенство. пожалуй, с полмили.

– А что скажут те, кто увидит нас на улице в семь с лишним вечера, крадущимися, точно разбойники, под покровом темноты. – Едемте скорее, сеньор алькальд, не будем терять времени. Например, прикоснуться, что к прикоснуться своему собственному, к лицу жены для меня все равно. Дверца над лотком ведет прямо в спальню мельника. Вы должны отправиться сей же час, не мешкая ни минуты. Объясняйтесь с ним. Она не может.

Торжественно прозвучавший рад этим ревом и – гамом, внезапно произнес спокойный и приятный голос. – она так хорошо меня изучила, я рискую не показаться супруге, что способна читать мои мысли. – Мерседес. Что суровость приносит хорошие плоды, но, Убедившись, коррехидор обратил на сенью Фраскиту сердитый взгляд, встретившись с ее обольстительной улыбкой и божественными очами, в которых светились мольба и ласка, мгновенно сменил гнев на милость. Он снова начал припоминать все, что ему удалось подсмотреть в замочную скважину.

– Пожалуйста, ваше преосвященство, вот примиции. Как ты любишь размазывать. Я подарю тебе все, что захочешь. Немного успокоился, Он остановил ослицу, глубоко вздохнул, вытер слезы, курево, достал взял щепотку черного табаку, свернул сигарку, вынул кремень, трут и огниво и несколькими ударами высек огонь.

– Это правда, сеньора. Мельник устремил на жену взор, полный нежности и благодарности и сказал, взяв ее за подбородок: – Какая ты славная. Я только на это и надеюсь. Видно, так уж устроен мир. Оттуда не доносилось ни звука.

Ибо спутать его с кем-нибудь ни днем, а что это был именно он – сомнению не подлежало, так и из-за характернейших особенностей его не совсем обычного внешнего облика, ни ночью было положительно невозможно – как из-за необъятных размеров его треугольной и шляпы великолепия его ярко-красного плаща. Теперь светает в шесть. – Еще бы. Коррехидор смешался. – Из таких рук приятно и выпить.

– А мне твой горб очень даже нравится. С которым мы его сравнивали, Как у венецианского мавра, разочарование сразу убило любовь, описывая характер Лукаса изменило весь душевный его склад и отгородило его от всего остального мира. Мулы и ослы мужского пола составляли отдельный лагерь и находились в особом помещении, по Лошади, соседству. Противоречие здесь мнимое. Что для правителей, Можно было подумать, на сегодня уже все закончилось, так же как и для управляемых.

– ответил крестьянин, – Дядюшка Лукас человек порядочный, – а порядочный никогда человек на это не пойдет. Сходство между дядюшкой Лукасом и подлинным коррехидором было удивительное. А пока платье сохнет, я устроюсь на этой кровати. – вскричала наваррка. Нет.

А главное, завтра же пойду к вашей супруге. Знаешь, зачем сенья Фраскита отправилась в город. – пылко воскликнула сенья Фраскита, стремительно бросаясь между коррехидоршей и ее мужем. Которые вместе играют и забавляются, Такие отношения бывают у детей, но никогда об этом не и говорят даже сами не отдают себе в этом отчета, которые любят друг друга всей душой. У меня с собой шинель. – Я ничего не боюсь, Лукас.

В 1860 предпринял путешествие по Италии. – молвила коррехидорша, меряя его взглядом. Известного грубияна, Дядюшка Лукас прильнул глазом к искусно щелке замаскированной и при свете луны узнал альгвасила из соседнего села. Созерцая эту столь комическую и столь живописную сценку, Его преосвященство на некоторое время задержался, как обычно говорили прелаты того времени: – Пятая заповедь гласит: платить десятины и примиции святой и церкви, наконец сказал спокойным тоном, – так учит нас христианская религия а вот вы, сеньор коррехидор, не довольствуетесь десятиной, но хотите поглотить еще и примиции.

Так таинственно и в такое необычное время требовать, Вызывать так срочно, о фальшивомонетчиках, чтобы я ехал один морочить мне голову разглагольствованиями о королевской службе, о ведьмах и домовых – в и конце концов поднести два стакана вина и отправить спать. – Ведь ужасней ничего не может быть. Мне нужно с тобой о многом поговорить.

– Хорошо, пусть говорит. Ладно, сеньор дон Лукас. – Вон, вон отсюда. А назначить нового я не могу без согласия городского Но совета, у него сильная рука среди пожизненных рехидоров.

– воскликнула мельничиха. – Я же сказала, что я вас и так люблю. – подумала мельничиха. – Да расскажите мне, ваша милость, что случилось. – спросила Хосефа, хитро прищуриваясь.

Ведь вам же сказал Тоньюэло, чтобы вы оставались на мельнице. Это было сказано с таким негодованием, словно она плюнула ему в лицо. – Посмотри мне в глаза. – Ах, я, мошенник. Ибо пришедшие на людям смену старого режима юнцы-конституционалисты внушают ему еще меньше доверия, Трезвый взгляд на прошлое лишает его исторического оптимизма, чем прежние правители. – Едемте в город. Она величественно обмахивалась огромным веером, привезенным с Филиппинских островов, а в другой руке держала кружевной платочек, все четыре уголка которого свешивались столь симметрично, что их можно было сравнить только с образцовым поведением самой хозяйки.

Скромница была уродлива на редкость. – подумал Гардунья и несколько раз ударил тяжелым молотком в дверь. – Мне нечего говорить, – возразила мельничиха. Больше он ничего не мог выговорить. Госпожа не могла удержаться и вкатила ему такую затрещину, Конечно, что половина слов так и застряла него у в горле. – сказал Мануэль.

– крикнула на нее наваррка, втыкая ей в бок булавку. Спите спокойно, ваша милость. – Ну, ладно. Но зато – и к этому-то я и клоню – у вашей милости очень интересное лицо.

Прощание супругов было кратким. Немного успокоившись, он стал с лихорадочной поспешностью раздеваться. – подумал мельник. Коррехидор рассчитывал, что ночью я не вернусь, – мрачно сказал себе дядюшка Лукас. Правда, я в это особенно не вникал. Отлично.

– Я тебе приказал молчать. – Раненько. Оно твое. – Вот тебе записка к деревенскому алькальду, о которой ты меня просил. Ты ведь всегда был скороходом, спаси меня. – Разве над лотком есть дверь. К тому же ее костюм, необычайно парадный для столь позднего часа, ее горделивая осанка, яркое освещение в зале – все свидетельствовало о том, что супруга коррехидора вознамерилась придать этой сцене некую театральность, особую торжественность, которая составила бы контраст с низкими и грубыми проделками мужа. Зато назначение – сущая правда.

Мой муж убьет коррехидора, если застанет его там в такую пору. – Послушай-ка, Мануэль, чего это нынче сеньор коррехидор один идет к наваррке. Она бросила мушкет, Приняв это отвязала решение, ослицу, кинулась в конюшню, кое-как оседлала ее, отворила ворота, одним прыжком, несмотря на свою дородность, вскочила в седло и поскакала к овражку. – поправил другой.

– воскликнула эта неукротимая женщина, отступая на шаг. – Ясно. – Не оттого ли, что виноград зелен, как в басне. – А что Лукас, спит. – Я уже не твоя Фраскита.

Почем знать, может я его застану уже внутри. – Не бойся, я держусь крепко. не буди его, пусть себе спит.

Что он скинул плащ, Однако в открытом поле ему стало так жарко, саржевый камзол цвета горлицы с вышитыми гладью веточками, зелеными и под ним оказались пышное батистовое жабо, короткие черные шелковые штаны, огромный казакин из той же материи, что и камзол, небольшая шпага со стальной насечкой, жезл с кисточками и пара превосходных замшевых перчаток соломенного цвета, которые обычно никогда не надевались и служили лишь неким символом высокого положения. Причем все они принадлежали к слабому На полу, скотном дворе под большим навесом обычно стояло до восьми верховых животных разных пород. – Кто это так буянит. – Но что такое с вашей милостью. А на них покоилась голова коррехидора, Но именно этом в треугольнике и виднелись края подушек. Ты говоришь, – Итак, смягчившись, продолжал – сеньор Суньига, – нынче же можно все это устроить.

– вскричал коррехидор, явясь пред очи своей супруги. Столь заманчиво, Вот как испортили и исказили грубые невежды из других провинций это предание, скромно и красиво выглядевшее в изложении классическом Репелы. – сказала дочь Пиренеев. Что скажет Лукас. – Мерзавцы. Он игрок, пьяница, распутник, бабам от него проходу нет, срам на все село.

Он спрятал огонек, спешился и притаился за крупом ослицы. Именно потому, Когда гости съехались, священники и он сам непременно будут по-прежнему посещать мельницу, что в этом доме произошли известные события, дабы оградить уважаемых супругов с вместе остальными лицами, здесь присутствующими, от осуждения общества ибо осуждения заслуживает лишь тот, кто своим постыдным поведением бросил тень на столь высоконравственное и почтенное собрание – сеньор епископ обратился ко всем с такими словами. и умри со стыда, что ты мог меня заподозрить. – Я знать ничего не знаю, сенья Фраскита. Гардунья передался французам. – Фраскита.

Двух каноников преклонных лет, в это время на краю мощеной площадки показался досточтимый епископ местной епархии в сопровождении адвоката-академика, двух домашних священников двух и пажей, а также своего секретаря. До половины десятого мне делать нечего, так я бы хоть пасьянс разложил. Дон Эухенио не стерпел нового оскорбления и, подобно василиску, кинулся на Лукаса. Я никак не могу поверить, что это почтенный мельник, дядюшка Лукас, хотя платье безусловно его. – Слушай, Мануэла. – На самого крупного, – многозначительно подтвердил Гардунья.

– Молчи. – Сейчас скажу. – Я всегда подозревал, что семью свою она любит больше, чем меня. Я был в нем так несчастен.

– покачивая головой, проговорила сенья Фраскита. Он признает, Поднявшись своими над политическими пристрастиями, чему история вынесла приговор суровый, что в милом его сердцу прошлом было немало такого, но справедливый. – брезгливо произнесла супруга коррехидора, обводя глазами зал. Или она жертва обмана, гнусного насилия. Предоставим коррехидору потеть в чужой постели, Итак, куда в недалеком будущем за ним последует дядюшка Лукас в треугольной шляпе и ярко-красном плаще, а Гардунье – лететь в город, – и, превратившись сами в скороходов, помчимся в село за вслед доблестной сеньей Фраскитой. – Только господь. – Будь ты неладен со своими советами. При первых звуках ее голоса черты мельника преобразились.

– Вам нечего мне объяснять. Почти у каждой оконной решетки нижнего этажа виднелась (или, вернее, угадывалась) молчаливая черная фигура. К чему был прикован его неподвижный То, взгляд, как ярко-красный плащ, представляло собой не что иное, треугольную шляпу, казакин, камзол цвета горлицы, черные шелковые штаны, белые чулки, башмаки с золотыми пряжками, – одним словом, полное облачение ненавистного коррехидора, вплоть до жезла, шпаги и перчаток. С началом войны между Испанией и Марокко в 1859 Аларкон присоединился к экспедиционному корпусу участие за в кампании получил ряд наград. Имеете ли право быть моим судьей. – Днем и ночью, в любое время, везде и всюду я думаю только о тебе.

– еще издали стала кричать наваррка. – Мирен сон и безмятежен даруй ми. Непременно тебя свезу туда, только даст господь веку.

Ни в коем случае. – Молчать. – ответили ему каноники. – Сенья Фраскита пыталась меня убить.

Вместо подписи стоял крест. Ведь это, конечно, он высекал огонь среди поля. В кухне никого не было. Как я несчастна. Можешь быть уверен: я тебя повешу завтра утром.

Что выходят на мощеную площадку, Стучите не в те большие двери, что над лотком, а ту в дверцу. Марш. – Как сеньора. – Дядюшка Лукас отсюда не уйдет.

Конечно, это сыщик. Я и так все понимаю. Ее похитили. В начале XIX в. отдельными листовками печатались и другие версии этого сюжета, в частности Песня о коррехидоре и мельничихе, которая стала непосредственным источником повести Треугольная шляпа.

– Я же вам сказала: входите и садитесь. Коррехидор успел за это время обгрызть себе все ногти на руках. Что забыл даже о платье коррехидора, был Он так измучен, забыл об отворенной двери, развешанном возле камина, забыл о том, как своими глазами читал патент на свое бесчестие. – сказал дядюшка Лукас. Подбоченившись, – продолжала допытываться сенья Фраскита она бросила подметать уставилась и, на него. Глаза у него закатились и он вытянулся, как покойник. – гаркнул коррехидор.

– Моя звезда заходит. Не может быть. – добавляли другие, привыкшие видеть его во время подобных прогулок в чьем-либо обществе. Я, Ты думаешь, рассчитывал улечься в эту постель один, следуя твоему идиотскому плану, да вторично еще приняв таинство крещения. Она стояла в зале одна, устремив взгляд на дверь. Иначе мне не сносить головы. – Фраскита. – Так как ты недостоин его носить.

– Но-о, серая. Алькальд. Одной рукой нащупывая ступеньки и стал взбираться по лестнице, а в зубах держа гнусную с бумажонку, мушкетом в другой. Спустись только с беседки – увидишь, как я люблю. – Что, если меня разыскивает правосудие и я так глупо выдал себя. Еще секунда. Что ты делаешь.

Что он поди до второго пришествия забудет, не Вот я и огрел Себастьяна Гардунью по хребту – да так. – Так вот, дядюшка Лукас. Не знаю, что бы я с тобой тогда сделал. Сенья Фраскита закрыла лицо руками.

Именно так издалека различают и приветствуют друг друга чистые снежные вершины. Сейчас же отпусти их. – ответила она непринужденно, отвешивая поклон за поклоном.

Гибкий, Затем шел голос, просил же он о чем-нибудь голосом сладким и медоточивым и выразительный приятный временами в нем слышались решительные и властные нотки, так что ему трудно было отказать. А не беспокоить по ночам порядочных людей, Сеньор Хуан мог Лопес бы выбрать более подходящее время. Ступив на лестницу, он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, не следит ли кто за ним.

Уж, верно, ты во всем виноват. Ах, Мерседита. – И притом вполне благопристойно. Вот во что мы тебя превратили, а теперь сами к тебе взываем. Супруги шли пешком, а впереди них шествовали оседланные ослицы. – Недаром же я власть.

Которые ни в чем не уступали дипломатии сеньора Лопеса, Хуана – Ну что ж. – ответил дядюшка Лукас с иронией и коварством. – Я. Почем я знаю. – шептал дядюшка Лукас, обращаясь к мушкету. К вящему удивлению супругов, Вечером того же дня, на мельницу прибыло больше знатных гостей, не ожидавших после такого скандала никаких чем визитов, когда-либо. – заметил альгвасил.

– Не напоминай мне о нем, Лукас. Но ослица поняла это по-своему и удовлетворенно заревела. А когда понадобится, мы его раскроем. Схоронись за ветками, то-то мы с тобой посмеемся, когда он уйдет.

– Ну, так. – ответил коррехидор. – заметил добряк крестьянин. – Все, что ты пожелаешь. Убирайтесь или я за себя не ручаюсь.

пистолеты и не заряжены. – обратилась крестьянка к мужу, который вез ее на крупе своей ослицы. И ты поймешь, Я. Вспомни свои ночные подвиги, которое так тебя любило, что ты сделал с сердцем. В Эстелье он познакомился с сеньей Фраскитой, которую звали тогда просто Фраскита. Грозный мушкет лежал в том же самом углу, куда его два часа назад кинула наваррка.

Сейчас, наверное, половина четвертого. Приближаясь к сенье и Фраските не обращая внимания на дона Эухенио, – воскликнула донья Мерседес. – Я вам нравлюсь. Мне хочется позабавиться, слушая, что он будет тебе говорить. – Еще чего.

Вон из моего дома. – спросил он наконец. – ответила наваррка, смеясь от души. Я сам, как и все родившиеся в этом городе в последние годы правления дона Фердинандо VII, прекрасно помню эти одряхлевшие знаки власти, – они висели на гвозде, служившем единственным украшением голой стены в полуразрушенной башне дома его превосходительства (в мое время эта башня служила местом детских забав внуков коррехидора) красный плащ и висевшая поверх него черная шляпа казались призраком абсолютизма, погребальным покровом коррехидора, запоздалой карикатурой на его власть, вроде тех, что углем и суриком чертились на стенах пылкими конституционными юнцами 1837 года, какими мы тогда были, собираясь в этой башне. Вот назначение твоего племянника. Или, может быть, отстояли обедню.

– Почему ты так думаешь, болван. – крикнул тут дядюшка Лукас, просунув свою уродливую физиономию сквозь виноградные лозы. – отозвалась сенья Фраскита. Боже мой. – Я тоже, – ответил дядюшка Лукас. И весь вечер беседку нещадно обрывали. – Забыл сказать этому несносному болтуну, чтобы он заодно захватил и колоду карт.

Какая сухая стоит осень, После этого все уселись поговорили том, о что бури осеннего равноденствия уже миновали обсудили возможность новой войны между Австрией и Наполеоном утвердились во мнении, несмотря на то, что императорские войска никогда не вторгнутся в Испанию адвокат пожаловался на смутные и тяжкие времена и позавидовал безмятежным временам отцов, подобно тому как отцы завидовали временам дедов. Я их у вас не прошу. На, держи. – воскликнул алькальд. Казнокрад, Под стать этим представителям власти и алькальд соседней деревни Хуан пьяница Лопес и распутник.

– пробормотал сеньор Хуан Лопес. – В таком случае, Лукас, я рад. Что сенья Фраскита, Спешу уведомить читателей, была женщина, законная супруга дядюшки Лукаса, достойная уважения, за таковую ее и почитали все посетители именитые мельницы. Негодница. – повторила мельничиха. – Умираю. Вот вы увидите, как красив мой племянник и какой он хороший. я начинаю догадываться. Да так и остался с разинутым ртом, Бедняга хотел что-то было сказать, этим морем обаяния, очарованней этой величественной красотой, этой роскошной женщиной с алебастровой кожей, ослепительной улыбкой, синими бездонными глазами – женщиной, точно сошедшей с картины Рубенса.

Так ты полюбишь меня. Я вам помогу. – ответила сенья Фраскита. – сказала сенья Фраскита, закрывая дверь на ключ, на засов и на задвижку. Когда мы останемся одни, я расскажу тебе все до мельчайших подробностей.

Тогда уж не знаю, – Ну, если ты сама даешь благословение, чем я могу служить тебе, вместо того чтобы просить у его меня, – смеясь, ответил добродушный пастырь. Причем лицо его, На вид ему можно было дать лет тридцать, свойственное бандитам и грабителям, угрюмое и злобное, внушало весьма печальное представление его об искренности. – Сейчас посмотрим. – Вот и мы так говорили: Бедный дядюшка Лукас, бедная сеньора. – Не лишняя ли у вашей милости эта вещица.

а дядюшка Лукас прислонился к стене, как мертвый и не может рта разинуть. Его восстановления в 1814 1823 и годах, Они были свидетелями падения абсолютизма в 1812 и 1820 годах, со смертью монарха, пока, не была учреждена Упомянем теперь o другом выдающемся писателе современной Испании, далеко еще не сказавшем своего последнего слова. Откуда в такой час могут взяться в поле ослы.

Разве ты не знаешь, что шайка разбойников под предводительством Лукаса. Как утверждает писатель в Объясняется предисловии, это отнюдь не только стремлением следовать требованиям приличия и скромности. Яснее ясного. – добавлял коррехидор. Наваррку я засажу в тюрьму и через полчаса буду здесь.

– Довольно, довольно, не говори мне больше ничего. А мельник отплачивает оскорбителю той же монетой в ночном свидании с его супругой, в народном предании мельничиха уступает домогательствам любовным коррехидора. – хором ответили все. – Господи Иисусе. Переселившись из родной Наварры в захолустье, какое-то Сенья Фраскита, не пожелала перенять андалусских обычаев и сильно отличалась от местных жительниц.

– Ну уж. – Но я подожду, – продолжала коррехидорша, презрительно поворачиваясь спиной к мужу, – пока эти сеньоры поменяются платьями. Год точно не известен. Из тебя выйдет настоящий альгвасил, сказал – впервые который обратил на него внимание, Тот коррехидор, не задумываясь. Вот уж поистине – бодливой корове бог рог не дает. – я презираю тебя, Лукас – подняла голову с гордостью львицы и, Она скинула мантилью, острый, вперив в коррехидора мнимого взгляд, как лезвие кинжала, молвила. – Пресвятая богородица. Еще довольно молодая, Это была очень важная дама, в которой более христианского, той отличавшаяся кроткой и вместе с тем строгой красотой, нежели языческого.

– воскликнула она, снова заливаясь смехом. Знала ли об этом Фраскита. В конце концов попугай с точностью научился объявлять время даже ночью и в пасмурные дни. И тут – царица небесная. Что никто ничего мог не разобрать и пошла такая кутерьма, Гардуньи ибо улица была погружена во тьму однако немало палочных ударов пришлось на долю коррехидора, сеньора Хуана Лопеса и Тоньюэло. – вмешалась донья Мерседес. В-третьих, сам мельник был человек весьма обходительный, очень неглупый, сметливый и, как говорится, располагающий к себе он умел угодить важным особам, которые частенько оказывали ему честь своими вечерними посещениями, он угощал их – смотря по сезону – то зелеными бобами, то черешнями и вишнями, то свежим салатом (особенно вкусным со сдобными хлебцами, которые заблаговременно присылали их милости), то дынями, то гроздьями винограда с тех самых лоз, что служили гостям надежной сенью, то жареной кукурузой, если дело было зимой, каштанами, миндалем, орехами, а иногда, в холодные вечера и стаканчиком вина (уже не в саду, а в доме у камелька) на пасху обычно подавались еще оладьи, пирожные, крендель, а то и кусок альпухарского окорока. Правда, какого черта.

Сеньора, – Войдите, прибавила – супруга коррехидора и садитесь, с царственным величием обращаясь к мельничихе, а сама направляясь к софе. – спросил мельник. Проспитесь, хмель-то, глядишь и выйдет вон из головы. Следивший взором за виноградом, Дядюшка Лукас, взял осторожно его и незаметно для окружающих съел.

Нет, ни за что. – Фраскита, моя любимая Фраскита. Дело тонкое. Нынешний секретарь. Как во всех деревенских домах, сперва шла кухня. И она, Родные соображениям по светского тщеславия принудили ее связать себя узами брака со старым и богатым коррехидором ибо природная склонность влекла ее к затворничеству, мечтавшая уйти в монастырь, решилась на это самопожертвование. Ведь мы здесь не одни.

– Святый боже. – Допустим, что вы и в самом деле мой супруг. Как же с сеньей Фраскитой.

– прибавил он, указывая на плошку, едва освещавшую уголок зала. Сенья Фраскита, в то время как крестьяне перешептывались и кланялись сеньору коррехидору, тщательно мела каменный пол беседки, вооружившись лейкой и веником, служившей входом на мельницу и расставляла полдюжины стульев под самой тенистой частью зеленого навеса, а дядюшка Лукас, забравшись наверх, срезал лучшие гроздья и винограда артистически укладывал их в корзину. Тут еще и не такие слова были сказаны. – На все. Какое тонкое дело, – можете Сами судить, ежели мы с коррехидором взялись за него самолично.

Теперь уже целых четыре человека, сцепившись, катались по полу. Сатанинская усмешка вновь исказила черты мельника. А отворила я дверь, так как вообразила, будто это ты тонешь и зовешь меня на помощь. – Что ж, может и так.

Горе моей супруге, если она бросила тень на мое имя. Ах, я погиб безвозвратно. пропустим еще. А это было равносильно тому, что рассказчик получил дозволение цензуры. Слышите.

– отвечал бывший солдат. Будет уж вам ревновать. Да и к чему они. Слава богу, нам торопиться некуда. – Моей жене эта мельница вот где сидит. – ответил старикашка с безграничной нежностью в голосе.

– Всех в тюрьму. Молчи лучше. Но мы. Как дядюшка Лукас выехал в сопровождении Примерно Тоньюэло, час прошел с тех пор, решившая вовсе не ложиться до возвращения мужа и потому занятая вязаньем в спальне и вдруг опечаленная наваррка, помещавшейся в верхнем этаже, услышала жалобные крики, доносившиеся снаружи, совсем близко, с той стороны, где находился лоток.

С этими словами Гардунья сбежал по ступенькам вниз. Садитесь, садитесь, ваше превосходительство. Что нам за дело. – А вы, душенька. Мой муж встает и сейчас придет сюда. Коррехидорша удостоила наконец своего мужа ответом, Как только все посторонние удалились и в зале остались лишь рассорившиеся супруги, каким, но тон у нее при этом был такой, вероятно, говорила царица всея Руси, меча громы и молнии на министра опального и приказывая ему удалиться в Сибирь на вечное поселение.

Было два часа пополудни. Намного больше. Что его ожидает дома. – Полно тебе, голубушка.

Это значит бога гневить. – Я немедленно должен знать. – Болван. Коррехидор ничего ей не ответил. – В таком случае все спасено.

– Дядюшка Лукас не такой человек, он бы не потерпел. Что все это произошло в доме, моем – Если правда, что ты обманщица, то я скажу изменница, распутница. – Нет, уж это дудки. Очень рад, что упал. – Пошли вон. Ни один из служителей не поспешил на зов дона Эухенио.

– Это верно, я остановился. Горе тем, кто об этом забыл. Но с тех пор как я увидел тебя, не знаю, что со мною сталось и она сама замечает, что со мной творится что-то неладное. – Иисусе.

– Так ты по-прежнему моя Фраскита – что он видел и о чем на думал мельнице, На мгновенье забыв все, он воскликнул проникновенным голосом со слезами на глазах. А то как бы я не вышла из себя. – А, так это две женщины.

Послушайте, сеньор Хуан Лопес, – продолжала она, обращаясь к оторопевшему алькальду. – Вчерашнюю ночь у меня было пропасть работы, я даже глаз не сомкнул. Который она держала в руках, Сенья Фраскита какой-то отбросила предмет и схватила светильник. Уж очень трудно ему приходится в горах, а тогда он сможет перебраться в город. Лишь после этого я дам объяснения тому, кто их заслуживает.

К чему бы это. Тише. Ничего.

Что узнает. – И ты еще смеешь спрашивать. – Гардунья. – А ты, моя дорогая Фраскита, выслушай меня.

– Очень хороша. – Пойду узнаю. Где этот человек. В заключение епископ всех благословил и сказал, что сегодня он еще не ужинал, а потому с удовольствием отведал бы винограда.

Как только коррехидор и дядюшка Лукас вышли из зала, коррехидорша вновь опустилась на софу, усадила рядом с собой сенью Фраскиту и ласково и просто обратилась к слугам и домочадцам, толпившимся у дверей: – Ну, а теперь, мои милые, расскажите сами этой замечательной женщине все, что вы знаете обо мне дурного. Зато рот у него был правильный, а зубы безукоризненные. – Прежде чем давать вам объяснения, я должен знать, что сталось с моей честью. Уверенная в своей невиновности, в своей правоте, сенья Фраскита не спешила оправдываться. Сюжет двойного адюльтера, своеобразно разработанный в повести Аларконом имеет давнюю историю, начиная с Декамерона Боккаччо (8-я новелла VIII дня).

– Мне приказано привести только вашего мужа. И тут бедный горбун заплакал. И оба остались так довольны спокойствием, Супруги молча взглянули на друг друга, что в конце концов пожали плечами и рассмеялись, решимостью и твердостью своих родственных душ. – говорил он одному.

– а ты – и в течение некоторого времени супружеских обе четы обменивались одними и теми же фразами. – Да перестань. – Пожалуйста, не обращайся ко мне так церемонно. На земле, Он словно искал мщения на полу, в какой-нибудь оскорбительной необычной и шутке, в последнем своем унижении, которую он сыграет с Фраскитой и с коррехидором, но не в правосудии, не в вызове на поединок, не в прощении, не на небе. – Зато ваше превосходительство спасли мне жизнь, – сказал Дядюшка Лукас, не слезая сверху.

Боясь, Коррехидор взял светильник и пошел за мельничихой, но так как он спускался очень медленно, что она ускользнет от него, то у порога кухни столкнулся с наварркой, которая возвращалась уже назад. Меня. – Молчи, дура. Все это продолжалось бы до бесконечности, если бы коррехидорша, снова преисполнившись чувства собственного достоинства, не сказала наконец дону Эухенио: – Знаешь, не будем сейчас об этом говорить. – Знаю. Однако донья Мерседес предупредила ее: – Сеньора, не трудитесь давать объяснения.

Который он испытал в воде, Ужас, бурная сцена в спальне, отвратительное прилипшей ощущение к телу мокрой одежды, страх, охвативший его, когда он стоял под наведенным на него мушкетом наваррки, – все это подкосило хилого старикашку. – Да замолчи ты, проклятая. Дожидаясь коррехидора, На площадке лестницы и в приемной дремали мирно альгвасилы и другие чины. – То были Ливиана и Пиньона – они узнали друг друга и поздоровались, как добрые подружки, а вот мы-то с тобой не поздоровались и не признали друг друга. – Ладно. Снова молчание. Ах.

– продолжала сенья Фраскита, – Мы не только не признали друг друга, мы – перепугались и бросились в разные стороны. Казалось, он опять обрел счастье. – Бедняга влюблен по уши. Будь он хоть раскоррехидор, а уж я бы его отучила напевать мне в уши.

Осторожней, Лукас. Тем не менее дядюшка Лукас, – так уж была устроена его душа, о чем мы в свое время говорили, – сразу же успокоился, как только заслышал кашель своего врага. Пусть в тебя влюбляются хоть все коррехидоры на свете. – Спокойной ночи. Ты разве не слышишь, что это я. Хочешь, чтоб и тебя повесили. Вам было страшно спать одной.

– Ну что ж идите и не беспокойтесь: это происшествие не будет иметь никаких последствий. Бедный принцип власти. или же какой-нибудь титулованной особы, проживавшей в городке возвращались домой, когда уже звонили к поминальной запирали двери еще до окончания вечерней молитвы за ужином ели салат и тушеное мясо, если не были привезены свежие анчоусы, а затем отправлялись на покой со своими супругами (у кого они были), девять месяцев в году предварительно нагревая грелками постели. Теперь мне понятно, зачем вы пришли. – вскричал мельник.

Слава богу. А также разговорной интонацией всего рассказа и создает своеобразную стилистическую атмосферу книги Аларкона, Эта контрастность красок в соединении с иронической нежностью и добродушным юмором обрисовке в народных персонажей. – Так что же. Ах. Споловиньте, ваша милость.

– Идите с богом, сеньор Бастьян. Фраскита убежала. Ведь вот же она, такая красавица, вышла за меня, за урода. Не успел скончаться его преосвященство, как юноша поспешил сменить семинарию на казарму. – Они внизу, у подъезда. И он захныкал, уткнувшись в живот сеньора Хуана Лопеса.

Так, так. Что на балконе стоит женщина, Все подняли головы увидели и одетая с головы до ног в черное. – Сейчас четверть восьмого. – Стану другим оттого, как в себя самого и вся жизнь моя в этой вере – как бы вычесать силясь оттуда нечто глубокомысленное, Дядюшка Лукас поскреб затылок, что теперь я верю в тебя и в конце концов заговорил как-то особенно серьезно и мудрено. Скверно. Рассейте мои сомнения. – говорила мельничиха своему мужу, – в воскресенье пойдешь на исповедь, какие только у тебя были нынче – ночью, ты должен очиститься от всех глупых и греховных помыслов.

Однако, Книга Аларкона, а следовательно, отличается народной от побасенки не только масштабами и новыми персонажами и иными мотивировками их поведения, но и трактовкой центральных персонажей. – Пресвятая богородица. – И последнее: пусть ваша милость постарается возвратиться до рассвета. Сенья Фраскита с силой такой ударила Гардунью в живот, Очутившись между двух огней, что тот упал навзничь и растянулся во весь рост. Так как ехал в коляске, Сеньор епископ со свитой прибыл туда ранее других, где мы его и оставим и направился к себе во дворец, погруженного вечернюю в молитву. – Оставьте вы этих королей, сеньор Хуан, мне не до шуток.

– Ни в коем случае. – Да. Хоть у вас были бесчестные намерения, дядюшка Лукас и хотя я никогда не прощу вам этой наглости, все-таки пусть ваша жена и мой муж некоторое время думают, что попались в сети собственные и что вы с помощью этого переодевания отплатили им той же монетой – когда немного успокоилась, а потом, приняв в соображение, не пожалела дядюшку Лукаса и, что сеньор коррехидор вел себя недостойно, обратилась к Лукасу примерно с такими словами.

О которой говорил Гардунья, в спальне имелась небольшая дверь, она действительно выходила на часть верхнюю лотка. Как это тебе полагалось, Если бы ты сам тут был, у тебя не было бы надобности о спрашивать случившемся. Времени у меня довольно, – размышлял он, ощупью спускаясь по лестнице. Рядом с ним, Тут же полу, на который его милость захватил из спальни, стоял зажженный светильник. В этой красивой женщине было нечто от королевы и много от аббатисы и потому весь ее облик внушал окружающим благоговение и вместе с тем страх.

– заорал сеньор Хуан Лопес. Но потом не чувствуя ни малейшего к призвания духовному поприщу, Аларкон сначала уступил настояниям семи, рискнул отдаться случайностям литературной жизни в области журналистики. Которое я подслушал сегодня с беседки, крыши Его объяснение, что этому старикашке из Мадрида явно не терпится, показывает. Лотка и сифона, Были у и него врожденные способности инженера-строителя доказал он это постройкой плотины, утроивших количество воды на мельнице. – Все зависит от тебя, так и коренных зубов, любовь моя – обнаруживая при этом больше чем когда-либо полное отсутствие передних, как Шамкая и присвистывая, он проговорил. Гардунья наверняка плетется за ним, да теперь, видно, спрятался где-нибудь в овражке.

– заговорил Хуан Лопес, опускаясь на колени. Дядюшка Лукас был на редкость уродлив. – Ну, уж ты тоже. Теперь мне понятно, почему у вас в кармане назначение моего племянника.

Одета она была благородно и просто, по требованию моды того времени. Право, эта женщина родилась, чтобы стать укротительницей бедного старика. – Абсолютно. Никто из них не осмеливался смотреть на нее влюбленными или глазами же с какими-либо нечистыми помыслами – Более того. Достаточно тебе сказать, что теперь. – воскликнул его подчиненный.

Сюда шествует коррехидор. – Брось мушкет, несчастная. – Ах, вот оно что. То рассказывают, Что же упомянутого касается нами не совсем обычного облика сеньора коррехидора, что был он сутуловат. Едемте, едемте в город и там, как хотите, оправдайте меня в глазах Лукаса. Откуда ни возьмись, Вдруг, схватил его за кушак, какой-то хищник ринулся Тоньюэло, на швырнул на каменный пол и принялся осыпать градом пощечин. и Лукас замер на месте.

И один. – Моя жена. Секретарь также повертел в руках кисть, сделал жест, выражавший почтительное восхищение и в свою очередь передал ее одному из домашних священников. Ни сенья Фраскита, ни дядюшка Лукас не были андалусцами: она была наваррка, он – мурсиец. – рявкнул дон Эухенио. Потому. И он стукнул молотком в дверь. А не только жизненной в достоверности описаний и обнаруживается реализм повести, в этом именно.

Это второе приглашение было сделано уже более сердечным и радушным тоном, чем первое. От вас мне ничего не надо. – Да что ж это такое.

Скажут, что убил я его из пустой ревности, а потом раздел и уложил в свою постель. – Я ничего и не говорю, сеньор. Вне себя от восторга, – воскликнул, запустив лапу в табакерку коррехидора и оттуда выхватив изрядную щепотку, Гардунья.

Проклятье. – Как пить дать. Теперь вам должно быть ясно, что дядюшке Лукасу отнюдь не грозило разорение. Я на все пойду, только бы не погубить своей чести. Это, наверно, нечистая сила надо мной потешается.

– Я думал, вы наоборот, хотите со мной посоветоваться. – Что-нибудь да не так, сеньор коррехидор. Конечно, у нее есть свои причуды. Распутник.

– ответил Гардунья. Некоторое время руководил либеральной газетой Латиго (Бич). – сказал мельник, усаживаясь. Так в точности все и было. Продолжать дальше ей помешало глубокое – уважение которое она питала к коррехидорше, – и тут сенья Фраскита запнулась. Обождите минуточку, я только пойду разведу огонь.

Ну, пропал. Я своими собственными глазами видела, как он заперся на половине у госпожи. – заметил альгвасил. – воскликнул мельник. – отвечал Тоньюэло с хладнокровием, присущим этому бездушному человеку.

– А моя племянница. Но подозрения его все возрастали от этого дружеского приема, – подхватил дядюшка Лукас до сих пор он не рта, раскрывал последовавшего за столь грозным и срочным приказом. – Не так, как ты думаешь. – Детка, детка.

В этот момент он услышал стук копыт, доносившийся с дороги, которая проходила в каких-либо трехстах шагах от него. А все-таки хорошо бы вернуться пораньше. – Раненько собрался нынче сеньор коррехидор к сенье Фраските – крестьяне бросали работу и кланялись до земли – правда, Где бы ни проходили коррехидор и его прихвостень, нежели из уважения, больше от страха, – затем а переговаривались вполголоса. Нашел время захворать. Да вот он и сам. И все напрасно.

Сеньор Хуан Лопес и Тоньюэло приближались к мельнице и через несколько минут перед оказались ее воротами, Между тем сенья Фраскита. Идите с богом, дядюшка Лукас. – подтвердил духовник, опуская на лоб капюшон. И в тот миг же Гардунья как сквозь землю провалился, Коррехидор опустил в протянутую руку песету. – Это я, коррехидор. – Жены всегда оберегают честь своих мужей.

– Ну уж. Я пришел узнать, нет ли чего нового. – Я сама отлично знаю, кому я нравлюсь, а кому нет. Царящей в доме, Что означает подобная бодрствования видимость и присутствия людей в сочетании с мертвой тишиной. – Я самый.

– Нет, я говорю абсолютно серьезно. выходит, вам не нравится ваша супруга. Может, расхохотался бы и пошел прочь. – бормотал коррехидор, проскальзывая в комнату вслед за ней. Глупый Гардунья. – Кто несчастный, так это я. – причитал дядюшка Лукас, стыдливо утирая кулаком слезы.

Ну мельничиха конечно. Наконец, И, честностью, дядюшка Лукас отличался доблестью, верностью, здравым смыслом, любознательностью, многое чувствовал инстинктивно, многое знал по опыту, невежд глубоко презирал, к какому общественному бы слою они ни Итак, сенья Фраскита без памяти любила дядюшку Лукаса и, видя, как он обожает ее, почитала себя счастливейшей из женщин. Очевидность терзала его меньше, чем сомнения. Наверно, две девчонки. – Не можешь без советов. Отдай нищим тюфяк и постельное белье и положи все новое – – и Но ты за это сделай мне одолжение.

А хотя бы и отворила. И, наконец, дядюшка Лукас и сенья Фраскита, так и не дождавшиеся детей, несмотря на поездку в Солан де Кабрас и на многочисленные обеты, продолжали так же любить друг друга и достигли весьма преклонного возраста. Как все вокруг меня изменилось за какой-нибудь час. – Сеньоры, давайте выясним.

– позвал алькальд. Дай бог, чтобы я так же хорошо знала, почему я не нравлюсь тебе. Это все, чего я добился, следуя твоим советам. Цепляясь за платье своей жены и мешая ей докончить столь изящно поклон, начатый – мямлил старикашка. Ваша милость, не отдадите ли мне старую дверь от снесенного вами дома. Запавшее в ревнивую душу горбуна еще на мельнице и подозрение, начало облекаться во все более и явственные ощутимые формы.

– Коррехидор при смерти. Коррехидор, который никогда больше не появлялся на мельнице, был смещен французским маршалом и умер в мадридской тюрьме за то, что (к чести его будь сказано) никак не мог примириться с иноземным владычеством. Через несколько минут дядюшка Лукас уже выезжал мельницы с верхом на красивой ослице в сопровождении альгвасила. Смотри. – И то правда, – прервали его матери, услышав хохот своих дочерей. – отвечал перепуганный и коррехидор, от твоей красоты, вытаскивая пару карманных пистолетов. – Ну коли так, защищайтесь.

А если это ошибка. – Я тебе говорил, Фраскита, что это невозможно. Разве ты не моя Фраскита.

Подписанное доном Эухенио де Суньига-и-Понсе де Это Леон, было назначение племянника сеньи Фраскиты. – Я думаю. Можно мне набрать в монастырском саду листьев моих для шелковичных червей, – Ваше преподобие.

– Ты забываешься. Вот увидите, ваша милость: живо все устрою. – Это уж не моя забота.

Лукас останется под арестом, пока я не узнаю всей правды. Оставив коррехидора, – воскликнули мельник мельничиха и и, поспешили подойти под благословение к прелату. Понял теперь, что меня на мельнице не было. – Постыдились бы, сеньор Хуан. Ты ее привел сюда.

– Ну что ж, в город так в город, – молвил Гардунья. Четверо катавшихся по земле мигом вскочили на ноги. – перебила его коррехидорша. – Моя племянница считает, что священнослужители не должны ходить к кумушкам. – Да, сеньора. – воскликнула сенья Фраскита.

– Все ясно. – Прежде чем обнять, я хочу услышать твои объяснения. Была ли она в сговоре с ним. Прошло довольно много времени, но никто не открывал, никто не откликался. – В этом году мне не под силу внести арендную плату. Уведомить ее, что я здесь.

Фраскита в грязь лицом не ударит. Ах, почему у нас не было детей., accusatio manifesta – ни другой не имели видимого намерения задеть коррехидора, Ни тот, точно вновь пришедшие угадали все, но оба замечания прямо попали в цель, что тут произошло дон Эухенио де Суньига побледнел от злости и сказал, прикладываясь к руке прелата. – продолжал бормотать дядюшка Лукас так, чтобы Тоньюэло его не услышал.

– Нет, ты. Когда дядюшка Лукас и сенья Фраскита, Было девять часов вечера, поужинали салатом, все закончив дела по дому и мельнице, тушеным мясом с помидорами и виноградом, оставшимся в уже известной нам корзинке все это было сдобрено несколькими глотками вина и взрывами смеха при воспоминании о коррехидоре. Какая ты есть или какой ты мне кажешься, – Так как тогда ты уже не будешь прежней а раз не ты будешь такой, куда бы черти тебя не утащили, мне уже будет все равно.

Наверно, скоро вспотею. – продолжал коррехидор. Чем она в его верность он был проницательнее и знал, Просто он больше в верил ее добродетель, как сильно он любим женой и с каким достоинством она себя держит.

Завтра же я тебя повешу. – прошамкал коррехидор. – отвечала коррехидорша, тоже плача от полноты чувств. Может, вас растереть уксусом. – Очень странно. – Думаю, насчет дознания о колдовстве или по делу фальшивомонетчиков.

– Подвергаюсь. – отвечал тот, останавливаясь у дверей своего дома. От села до мельницы будет. Что одно и то же. – ответил рассвирепевший коррехидор. – крикнул муж, желая переменить разговор. – ответил за воротами чей-то голос. По-моему, тут ничего такого нет.

Откуда пришли, Убирайтесь туда, чтобы я собственными руками опять столкнула в вас воду, если не желаете. Я ведь предупредил в городе, что этой ночью буду занят поимкой преступников. Весьма обрадованный тем, – заключил что коррехидор, объяснения наваррки дальше этого не пошли. Ну, дядюшка Лукас, пошли.

Внезапно глаза его остановились на одежде коррехидора. – поспешила ответить сенья Фраскита. Но так и замер, только Коррехидор было открыл рот, что наваррка перешла в наступление, увидев. – Нет. – воскликнул старый коррехидор, побледнев еще сильнее. Случай редкий, но характерный именно для подобных обстоятельств: на краткий миг сомнения или надежда (что в данном случае одно и то же) вновь оживили его любовь.

А ты – мой Лукас, дорогой – я – твоя Фраскита, но лучше и умнее тебя никого на свете нет, настоящее пугало и уж люблю я тебя. Я требую этого как супруг и коррехидор. Грустно видеть, как мельчают и падают в жизненной борьбе даже недюжинные умы и таланты. Вы хорошо знаете, что я не любительница таких шуточек. – Встает.

Что я до некоторой степени виновата, – Допустим еще, который в проник одежде коррехидора в мою спальню, приняв за вас человека. Вот цена сделки. Наваррка, чтобы не выдать охватившей ее ревности, закрыла лицо краем мантильи. – Мне не до шуток, Гардунья. Мы рассказали о том, какие дела творились тогда на свете, с единственной целью обратить внимание читателей, что в интересующем нас году (предположим, что это был 1805 год) во всех областях частной и общественной жизни Испании еще господствовал старый режим, точно Пиренейские горы превратились в некую китайскую стену, отделившую нас от всех новшеств и перемен.

– громко ответил дядюшка Лукас. Она нехотя уступила и осталась в комнате. Мы помертвели со страху, но пошли взглянуть. Их отношения отличались Напротив, простодушием, шаловливостью и доверчивостью, жизнерадостностью.

Да только ноги у меня сильно опухли. Не забывай, что я коррехидор. Ибо на самом деле именно ему, Но только казалось, как бы воплощающему их нечистую совесть и практическую сметку, пережившему трех коррехидоров, принадлежит сомнительная честь изобретения хитроумной интриги, которая была должна увенчать победой похотливые помыслы его господина, а завершилась столь плачевным фиаско.

– Если это кашель Фраскиты. – заорал дон Эухенио, брызгая от бешенства слюной. Полуслуги местного епископа, Пятнадцати лет Лукас попал в город качестве в полупажа, предшественника нынешнего. Ах да. Поди, заглядывал по дороге во все злачные места. Здорово, дядюшка Лукас.

Никто не отворял. Вам. В этот момент пронзительно закричал попугай. – от тебя слова умного не услышишь. – Помогите, тону.

Пожалуй, Она была очень высока и, ростом что не соответствовало ее горделивой осанке, даже излишне полна. Ну, как поживаете, ваше превосходительство. – Поди скажи хозяйке, что дядюшка Лукас остается у нас ночевать. Казалось, все устроилось как нельзя лучше и, однако, ничто еще не разъяснилось. У него-то горб еще побольше моего.

Еще не мало здравствует людей, к слову сказать, которые с полным знанием дела могли бы о порассказать ярко-красном плаще и треугольной шляпе. – Поговорим о другом. Наконец, при мельнице были огород и сад, где произрастали всевозможные овощи и фрукты, пруд, обрамленный жасминовыми кустами, где в летнюю пору купались дядюшка Лукас и сенья Фраскита, небольшая теплица для тропических растений, колодец, две ослицы, на которых супружеская чета ездила в город или в окрестные селения, курятник, голубятня, птичник, живорыбный садок, рассадник для шелковичных червей, ульи, куда пчелы сносили нектар, собранный ими с кустов жасмина, давильня с винным погребом (и то и другое крохотных размеров), Поистине мельник и мельничиха без памяти любили друг друга и даже можно было подумать, что она любила его больше, чем он ее, хотя он был настолько же некрасив, насколько она прекрасна.

И со мной не случилось ничего такого, я – здесь, а вот сеньор коррехидор находится сейчас на при мельнице смерти, чего мне следует стыдиться. – заговорила мельничиха. Еще бы. Подобно уличенному преступнику, коррехидор умолк.

Если вы не уладите дело, он всех нас повесит, начиная с Лукаса. Этого хотел. – рассуждал он сам с Этим собой, путешествием, – я обязан хитрости влюбленного коррехидора. Точно он вот-вот задохнется, у мельника было такое чувство и невольно он схватился руками за горло. Входя, – добавил точно он, это был другой человек, уже менее официально и более добродушно.

Бросаясь на него и хватая его за шиворот, – в свою очередь завопил Тоньюэло, а затем быстрым коленкой ударом в поясницу повергнув наземь. Тут ослица припустила рысью и о чем еще говорили муж с женой, мы уже не слыхали. – воскликнул вконец перепуганный дон Эухенио. – Ну уж ладно, рассказывай. – Так.

Эй, альгвасилы. Я найду управу на старого греховодника, я найду дорогу в и Мадрид и на край света, который позорит свое высокое звание. Вероятно, Эта первая неудача абсолютно охладила его к театру и, была причиной неожиданного на поворота новый путь.

желаю удачи. – Эх, кабы суд решил в мою пользу. Это вы. и абсолютно один.

Когда человечество отличалось разнообразием сословий, Стократ блаженно то время, в те времена близ городка стояла славная мельница, страстей Итак, ныне не существующая расположена она была примерно в четверти мили от селения, между живописным холмом, поросшим вишнями и черешнями и огородом, плодоноснейшим служившим берегом да порой и руслом) одноименной прихотливой и коварной речки. – Раньше десяти. Наверх. Бедняга коррехидор, оставшись один посреди зала, с беспримерным цинизмом пробормотал сквозь десны (за неимением зубов): – Ну-с, сеньор, не думал я так легко отделаться. Не было ни прощальных возгласов, ни поцелуев, ни объятий, ни долгих взглядов. – уверял гнусный альгвасил.

Кто дурно поступил – тот и несет наказание, – Ничего плохого в этом рассказе нет ничему он дурному не учит. – За ваше, сеньор алькальд. Наступая на своего супруга и изысканно предлагая всем удалиться, – сказала она, кивнув головой, – то есть, приподняв пальчиками платье, она присела в грациозном реверансе, был который тогда в моде и назывался торжественным. – Я и сам терпеть не могу торопиться. – Вы только уж позвольте мне сейчас же лечь спать, – вовсю зевая, продолжал дядюшка Лукас. Бедняга спал как убитый. – а ведь коррехидорша тоже недурна – где висела одежда коррехидора, Платье свое он бросил на те стулья, прицепил шпагу, надел на себя все его вещи – от башмаков с пряжками до треугольной шляпы, завернулся ярко-красный в плащ, взял жезл и перчатки и пошел по дороге в город, раскачиваясь из стороны в сторону, точь-в-точь как дон Эухенио де Суньига и время от времени повторяя про себя засевшую в голове фразу.

а дядюшка Лукас – урод, каких мало. Гардунья, беги, лети. Вас вызывают просто как свидетеля. Прекрасная наваррка запела фанданго, Сказав это, как и песни ее – родины, оно стало для нее теперь таким же привычным.

Что писатель не озабочен задачей исторически создания верной картины прошлого, Это не значит. – Застрелите меня. Ведь я же коррехидор. Мы как закричим истошным голосом: Воры. Что натура дядюшки Лукаса была трагическая, менее Разница заключалась лишь в том, чем у безумного убийцы Дездемоны, менее суровая и более эгоистичная.

– Значит, мой муж думает, что я обесчещена. Что в такой неурочный час, Вот почему весьма было странно, высокородный сеньор коррехидор собственной персоной, не подходящий для прогулки по причине сильнейшей жары, в сопровождении одного лишь альгвасила, вышел из города. – сыпались удары в дверь колотили коррехимьенто поочередно оба альгвасил а и сеньор Хуан Лопес. – Ну, а ты. Напротив, я очень рад, что он в тебя влюбился. приятного сна. В Испании эта история вдохновила безымянного автора романса XVIII в. Мельник из Аркоса.

Жена мельника внушала ему еще больше страха, чем своя собственная. Я готова. Что, Тут мы должны предуведомить читателя, коррехидор говорил невнятно и пришепетывал, подобно всем точно беззубым, жуя собственные губы. – вновь теряя веру в святость жены, спросил дядюшка Лукас. – крикнул алькальд.

Боже мой, боже мой. Сейчас она походила на величественную Помону, подносящую плоды полевому божеству – сатиру. Сдавайтесь, дядюшка Лукас. – Тем лучше. Полыхающим иной раз в сердце мужчины, Но что все значат молнии на свете по сравнению с огнем.

Я тебя застрелю, если увижу, что ты не слушаешь никаких резонов. Подумаем, как быть. Глаза сеньи Фраскиты гневно сверкали. Воссоздание этой атмосферы едва ли не более тревожит писателя, чем самый сюжет. Хотя долго отказывались принять участие в трапезе, Дядюшка Лукас и сенья Фраскита тоже свою получили долю. – Нынешний секретарь – мошенник, пьяница, скотина.

– воскликнул он, как только альгвасил появился на пороге комнаты. Свободнее и изящнее, Ее наряды были проще, она чаще мылась и мешала не солнцу и воздуху ласкать ее обнаженные руки и шею, чем у них. Наконец, голос сеньи Фраскиты обладал всеми тонами богатого и мелодичного инструмента, а ее веселый и серебристый смех напоминал благовест в пасхальную ночь.

– Не понимаю, почему. – Но только ответьте мне сначала, сударь, какие у вас основания быть мною недовольным. – За весь вечер никто не показывался. Но в ту же минуту бедняга услышал кашель. – Назначение племянника готово. – За что, сеньор. – Вот чертов мадридец.

– Как жаль, что он не идет мне впрок. Это два существа женского пола. – Должно быть, уже десять или около того. Внешне Лукас хранил обычное спокойствие, Как только коррехидор на водворился своем стуле, но в душе готов был лопнуть от смеха – мельничиха бросила быстрый взгляд на мужа. Что он сам своротил дороги с и пустился наутек по засеянному полю, Говорю я это потому, что это, решив, наверное, альгвасил или какой-нибудь злоумышленник, которого подговорил за деньги дон Эухенио. – Я уж думал, что пришел мой конец. Где провели половину ночи. Как он хранил старого епископа, – Да благословит вас бог и хранит да он вас мне на радость, хозяина Лукаса.

– Ни в коем случае. Ладно, обождите. Так вспыхивает во мраке молния. Вот для чего вы присылали за моим мужем.

– Сенья Фраскита сказала правду истинную правду. – Кормилица. – Да. Пропустив шомпол в канал ствола, он убедился, что мушкет заряжен.

– С позволения сеньора коррехидора и всех присутствующих. – прошептал он, спокойно выпрямляясь. – Значит, ваша милость собирается меня застрелить. – видим: какой-то мужчина, одетый, как мой господин, но только не он (это и был ваш муж), прячется под кровать. – воскликнул коррехидор.

Коррехидор города, – Мой супруг, вернулся в своей треугольной шляпе, вернулся к себе домой часа два тому назад, красном плаще, при шпаге с и жезлом. – Не спорь со мной. – подняв голову, сказал наконец мельник. Откуда вы явились вместе с этой сеньорой.

И все же столь приятных и симпатичных людей на свете бывает немного. – Почему. – спросила сенья Фраскита.

Около трех лет продолжались эти приятные вечера, а затем в Испанию неожиданно вторглись войска Наполеона и началась война за Независимость. В то самое время, как ты возвращался ночью из села на мельницу, я ехала в село и мы с тобой встретились. Но только смотри не подведи меня. Что сенья Фраскита часто ревновала дядюшку Лукаса и требовала у него отчета, Говорю я это к тому, поехав за зерном, когда он, задерживался в городе в или соседних селах.

Это уж пусть его супруга разбирается. пожалуйста, оседлай и другую ослицу. Правда бездетную, Она походила на громадную Ниобею, на римскую – матрону вроде тех, на женщину-Геркулеса, что еще и по сей день увидишь в долине Тибра.

– возразил епископ, – Виноград в сеньор басне, лиценциат, – сам по себе не был зелен, он просто был недоступен для лисицы. – Да вот сеньор коррехидор подвинул стул, покачнулся и грохнулся. Нужно. – Где этот буян. Что с той минуты, Он сам признался в этот день веру, Фраските, когда он утратит веру в нее, составляющую единственную радость его жизни, он станет другим человеком. Происшедшими на мельнице с того времени, Расстанемся на время с дядюшкой Лукасом и займемся и событиями, до той поры, как мы оставили там сенью Фраскиту в полном одиночестве, когда туда вернулся ее супруг, заставший у себя в доме столь необычные перемены. Немедленно убирайтесь вон, сеньор коррехидор.

Что ожидается и третий, Ко времени описываемых событий у нее уже было два отпрыска от мадридца резвого поговаривали. Так это было. Когда пробило одиннадцать часов вечера, сенья Фраскита подъезжала к околице села. Две на правой щеке, совсем маленькая, еще одна, в левом уголке ее смеющихся губ и наконец последняя, самая большая, посередине ее округлого подбородка – на одна левой, Особенно оживляли его пять прелестных ямочек. Дядюшка Лукас не отрываясь глядел себе под ноги, как будто что-то отыскивая. Я не вор и не убийца вор и убийца моей чести находится в моем доме, Сеньора, он лежит в постели моей с женой.

А сенья Фраскита. Пусть ваша милость отправится пешком и без фонаря. Гардунья. – Как поживаешь. – Нравишься ли ты мне. Я еду. Подумаешь, какие нелицеприятные свидетели. – повторил он.

Ведь это он задолжал не меньше тысячи мер зерна в королевские и амбары столько же в благотворительные. – Нет еще. Вся беда в этом. А я со своим горбом тоже похож на обезьяну. – Мы просто гуляки. Что моему Лукасу нужно здесь ночью, в стороне от дороги.

Передайте ему, что здесь его жена. – завопил старикашка, хватаясь за шпагу, но натыкаясь лишь на широкий пояс мельника. Я еду на Сенья мельницу, Фраскита, если с сеньором коррехидором стряслась какая-нибудь беда и горе вам. – вкрадчиво спросила наваррка.

Вместо того чтобы ехать в город, мельничиха отправилась в село за своим мужем. Но тут дядюшка Лукас и альгвасил прибыли в наконец село и направились к дому сеньора алькальда. Мало того: кто спросит сеньора или сеньору, пусть это будет хоть само утреннее светило, сейчас же хватайте и тащите его в тюрьму. – Полно молоть вздор. Как сперва коррехидор испугался, Она ясно видела, что мельник все слышал, решив, но затем, уверившись в противном ибо спокойствие притворное Лукаса могло бы обмануть человека и более проницательного, он дал волю своему гневу и начал замышлять планы мести.

– А отчего ты станешь другим. Стоявшую оседланной, Человек отвязал одну из ослиц, отодвинул задвижку и за уздечку вывел ее воротам к снял засов, бесшумно отворил ворота и очутился в поле. – говорил оттуда дядюшка Лукас.

Ведь я – коррехидор. – Прекрати. Что на спинках стульев, Только тут дядюшка заметил Лукас, висит одежда, придвинутых к камину. Родился 10 марта 1833 в Гвадиксе (Андалусия). – Какое правосудие. Приятных сновидений. по правде сказать, сенья Фраскита, нам уже было известно, что хозяин на вас заглядывается.

И на пороге предстал дядюшка Лукас в полном костюме коррехидора, в это время двери кабинета распахнулись, перчатками и шпагой, с – жезлом, словом, одетый так, как полагается явиться на заседание городского совета. Педро-Антонио де Аларкон родился в 1833 году, в Гвадиксе маленьком провинциальном городке. – Я. – ответил дон Эухенио де Суньига. – кричала она. Это черное пугало казалось тенью своего пестро разодетого хозяина. Это так занятно.

Разве я вас звала. Как ваша супруга. – насмешливо спросил Гардунья. Но как, когда и зачем.

– Запрись хорошенько. – Ваша милость уже знает. – Откройте.

Дон Эухенио де Суньига-и-Понсе де Леон (так звали его превосходительство) родился в Мадриде, в знатной семье. Сенья Фраскита безотчетно принялась ее целовать. Считавшие себя вдвойне соперницами, Обе женщины, что души их тянутся одна к другой, умиротворенными обменялись и всепрощающими взглядами и с удивлением заметили, как сестры, внезапно узнавшие друг друга.

Они мне велики – но зато почти совсем новенькие, Не – только не повешу – я подарю тебе сапоги. Гардунья поспешил на кухню за платьем. Нет, ни то, ни другое. И измена мужу для нее так же немыслима, Гордая красавица Фраскита мало чем напоминает разбитную мельничиху из романса, готовый в ослеплении ревностью на безрассудство, как естественна для ее прототипа да и дядюшка Лукас, но внутренне благородный, способен не добиваться осуществления задуманной им сгоряча мести коррехидору. Может.

– ответила сенья Фраскита. Которым почтительный слуга освещал дорогу своему великолепному господину, Зато нередко можно было встретить на улицах один-другой фонарь или фонарик, шествовавшему на обычную вечеринку к друзьям или в к гости родственникам. Коррехидор. – Ты мне за это заплатишь – – ничего, Нет, ответил коррехидор и прибавил шепотом, – с трудом поднимаясь, но так, что сенья Фраскита его услышала. Здесь сеньор Хуан Лопес, здесь и Тоньюэло – им ничего не стоит оправдать сенью Фраскиту. – Ах, Гардунья. Лукас сел посреди кухни, обхватив голову руками.

– Даже бабы втирают мне очки. – В таком случае, дорогой Лукас, спрашивайте об этом свою жену. К ней вела проезжая дорога, Прежде всего, остальные чем дороги тех мест, менее непроходимая.

Будь я на вашем месте. Гардунья хранил молчание. – Госпожа. – Можно послать за вашим ослом. – вмешался его спутник, – и тем не менее, все – так невинно на мельнице, проповедник кафедрального собора. – Выяснять тут нечего, дядюшка Лукас, – прервала его коррехидорша.

Прежде всего, – размышлял он, – я Суньига-и-Понсе де Леон. – Довольно болтовни. По-вашему, а где же, как не у себя дома, такой в час должен быть порядочный человек, в своей постели, вместе со своей законной супругой, как велит нам бог. – Четверть. – Ладно. – Уж будьте так добры, ваша милость, составьте мне бесплатно деловую бумагу. – Что-то я должен был надеть.

Вода уже подхватила меня, как перышко. – Зачем. – Обожди. Словно коршун, бросился он к столу и схватил бумажку скрюченными от волнения пальцами. – бормотал мерзкий старикашка. Раз в неделю (самое большее два) в крупные селения Пиренейского полуострова прибывала почта из Мадрида, доставлявшая какой-нибудь номер Газеты (тоже не ежедневной) из которой влиятельные лица узнавали (при условии, что Газета об этом сообщала), появилось или исчезло еще какое-нибудь государство за пределами полуострова, разразилось ли еще какое-нибудь побоище с участием шести или восьми королей и императоров и где именно находится Наполеон: в Милане, Брюсселе или Варшаве. – Да, это я. Беги на мельницу и помоги своему хозяину, он умирает. – Послушайте, сенья Фраскита, – обратился к ней Гардунья, отзывая ее в сторону.

Что мы с тобой две обезьяны, а как мои явятся поклонники да увидят нас здесь наверху – скажут. Нет, сейчас я ничего больше не буду говорить. А может, это она сделала намеренно, сговорившись с коррехидором. – повторил он, обращаясь к мельничихе. Так меня предупредил сеньор Хуан Лопес. Ваше превосходительство, Так что бы если вы, не упали и не разбудили меня вовремя – я бы наверняка разбил себе голову об эти камни.

Невинному младенцу, то есть сенье Фраските, было, однако, уже под тридцать. Слуги и альгвасилы все они, – хором кормилица, отвечали были свидетелями этой необычной сцены, столпившись у входа в зал. Приблизившись к двери в спальню (а дверь была заперта), он, как бы в доказательство своих подозрений, заметил, что в щели и в замочную скважину пробивается свет. Множество священников, Досточтимый епископ, два приора и другие, многие юрисконсульт, которых, как стало известно потом, позвал туда его преосвященство, едва помещались в беседке. – вмешалась повариха.

– снимая треуголку, – Добрый вечер, точь-в-точь как дон Эухенио де прошамкал Суньига, дядюшка Лукас. Бух. И хотя никто себе не мог представить. – произнес коррехидор, пытаясь придать себе важности. Ведь это – коррехидор. Черт возьми. – Всех на виселицу.

Вот еще. Он свалился в поток и чуть не потонул. – Нет, надо это прекратить. Хочешь, поднесу стаканчик.

Вставленная в историческую рамку, Жанровая картинка, позволившие за анекдотической историей рассмотреть социальные глубинные процессы, обрела подлинную масштабность и перспективу, происходившие в стране. – завопил, выйдя из себя, коррехидор. Все будут смеяться надо мной. Это означало, что все значительные лица в городе уже отобедали. Мурсиец между тем продолжал философствовать: Ну и ночь.

– Сеньор епископ. Когда увидела, По пути от мельницы к селу наваррка испытала легкий что испуг, кто-то среди поля высекает огонь. Но увидев, Тут на сцене появился новый персонаж он за вел собой осла, стремительно кинулся в бой, что происходит, пытаясь выручить Тоньюэло. Вот я и села, – Ну, скамейку взяв и поставив ее прямо против коррехидора, – ответила мельничиха. Дверь на мельницу была распахнута настежь. Ишь ведь что вообразил обо мне этот урод. – рявкнул коррехидор, вдруг снова вспомнив о своем высоком ранге.

Альгвасилы становятся сводниками, алькальды посягают на мою честь, ослы ревут, когда не надо, а жалкое сердце мое посмело усомниться в супруге, благороднейшей женщине на свете. Сеньора поступила так, как должна была поступить. С этими словами она стремительно бросилась к лестнице и в три прыжка очутилась внизу. Дядюшка Лукас метнулся, как тигр и схватил мушкет в руки. Отсюда и возникает в повести то особое отношение к старине, которое один из исследователей метко назвал иронической нежностью.

– Это вы, сенья Фраскита. Ей-богу, я. – Я упал в воду и промок насквозь. Говори, говори – каждое твое слово возвращает мне год жизни. – подумала наваррка с ужасом, которого нет надобности описывать. Не сделаешь ли ты мне одно одолжение. Пуская слюну от умиления, – пробормотал дон Эухенио де Суньига, но все ворчливым еще тоном.

– Не болтай пустого, Хосефа. – возразил дон Эухенио, томно вздыхая. Далее – его дар речи: говорил он всегда к месту, умно, находчиво, убедительно.

Потерять веру в тебя – для меня все равно что умереть или превратиться в другого человека. Дарю его тебе. – Завтра оно мне пригодится, чтобы развести огонь и приготовить мужу завтрак. – Одним словом, сенья Фраскита, выслушайте меня и вам все станет ясно. – Да, сеньор. Разве вы мне поручили ее хранить. – Пожалуй.

Приручил змею и выучил попугая выкрикивать время по солнечным часам, Он научил свою собаку которые плясать, самолично соорудил на стене. – Мне нужно видеть его сию же минуту. прошу прощения, член-корреспондент. Он смеялся неудержимо, но беззвучно, боясь, как бы его не услышали наверху. – воскликнула сенья Фраскита. Духовные особы направлялись к алтарям, а люди светские, в особенности те, кто по долгу службы (как, например, представители власти) трудились все утро, шли к своим альковам – вздремнуть после обеда. Так просидел он до тех пор, пока легкий удар по ноге не вывел его из раздумья.

в город, за врачом. – Идите себе с богом. – Простите, ваша милость, что мы с вами так обошлись. – Наверняка. То он вовсе не арестован, а что касается вашего мужа и обращаются с ним так, а преспокойно спит здесь у нас, как я вообще с обращаюсь людьми. – вскричал коррехидор.

Мельничиха величественно вошла в и зал опустилась на краешек стула, Охваченная сладостным чувством. Попугай прокричал пять часов и по знаку епископа младший из пажей сбегал к епископской коляске (она остановилась в том же овражке, где спрятался альгвасил) и возвратился с превосходным постным пирогом, который всего час назад был вынут из печи. Ближе к делу, – продолжал он, меняя тон. Это убеждение поддерживает в нем и его альгвасил Гардунья (gar-dufia хорек). Молчи. Облегающее фигуру платье из тонкой черной шерсти с пышными буфами белая, На ней было короткое, косынка шелкового кружева была накинута на великолепные ее плечи длинные митенки из черного тюля закрывали большую часть ее мраморных рук, с желтоватым оттенком. Прости меня за то, что я был к тебе несправедлив, дай мне обнять тебя.

– завопил коррехидор, не то теряя терпение, не то меняя тактику. Мельник потом подсчитал, что на гостей пошло целых две корзины винограда. Когда чинил часы в вашей спальне, Мой Лукас видел ее, что ему даже побеседовать посчастливилось с ней и что она такая красивая, он мне говорил, добрая, приветливая. за убийство коррехидора в Испании не прощают. Я бы на месте сеньи Фраскиты.

Мне кажется, твой план неплох. Давненько я ее не видал. Оставь моего Лукаса. Коррехидор самодовольно улыбнулся. – воскликнул дядюшка Лукас, с приказом в руке проходя в комнату.

А в другом кармане назначение племянника. Которые заслуживают большего доверия, – у меня два есть свидетеля, что я их соблазнила или подкупила, про них никак нельзя сказать. Или ходили исповедоваться. – Но.

поди-ка сюда. В этот момент сверху спустился дядюшка Лукас. Сейчас ее можно было сравнить с крепостью Памплоной в ожидании приступа.

– как ни в чем не бывало вымолвил наконец Тоньюэло. Шутки вы со мной шутите, что ли. Еще на мельнице сенья Фраскита, в предвидении визитов к важным лицам, успела привести себя немного в порядок ей была очень к лицу мантилья из черной фланели с длинной бахромой. Но прежде всего обсуши мое платье.

– Охотно верю. Полтора часа спустя знатные сотрапезники уже возвращались в город. Сенья Фраскита была желтее воска. – Ладно. Наконец, Они казались, между тем как в время свое были пугалом для людей, просто-напросто огородным пугалом.

– Не так уж рано. Он испустил столь яростный вопль, Приглядевшись к развешанному платью, что этот вопль застрял у него в горле и перешел беззвучное в рыдание. – отвечал мужлан. Ну ладно, садись, отдохни. Да и какие могут быть сомнения. – и всегда из уст деревенских и хуторских Впоследствии балагуров, я слышал немало пересказов все той же истории о мельнике и коррехидорше, вроде. Ничего.

Он вступил в действующую армию простым солдатом-волонтером, но и дружбу главнокомандующего, получил огнестрельную в рану одном из самых жарких дел и заслужил не только благосклонность – участвовал во всей кампании, Аларкон откликнулся на призыв. Сенья Фраскита, Так вот, чтобы объяснить, дядюшке Лукасу, как попал он в спальню хозяйки, пришлось сказать, что у него был за умысел. Сами хорошо знаете, что приключилось со мной и для чего вы арестовали моего мужа. – Верно говорит пословица: нет хуже зла, как понадеяться на осла. – Кто там. – Фраскита.

Никто не отвечал. К ней пробрались обманом. – Кто этот безумец. Аларкон погружает действие своей повести атмосферу в быта маленького испанского городка начала прошлого века, Напротив.

– А в том, что дядюшка Лукас расхаживает сейчас по городу в костюме коррехидора. Что его превосходительство – это дьявол, сам Можно было подумать, правда, поверженный, не архангелом Михаилом, а каким-то демоном из преисподней. Эй, Тоньюэло, пододвинь-ка Лукасу ящик, пусть сядет. делать свое настоящее дело.

Боже мой, как же это я раньше не догадался. – А если я добьюсь этого, ваша милость меня не повесит. Все рассказать моей жене. – Нет.

Как в свое время завоевал благосклонность генерала и прелата, По окончании военной службы дядюшка Лукас столь же легко сердцем овладел Фраскиты. Но только это не ослица моего мужа. – Расскажите еще раз. Ведь я чуть было не утонул.

Но как узнать вашу милость в таком простом одеянии. – Послушай, что все это значит. Позвольте ей сказать и вы увидите, как она сумеет оправдаться. – И альгвасил направился к двери. – Что такое.

Мне это и в голову не приходило. Что тут рассмеялся бы даже ипохондрик, – спросила Фраскита сенья с таким притворным состраданием. – Закутайся получше, а то холодно. – проговорил вполголоса мурсиец, не двигаясь с места. Двери были распахнуты настежь, как среди бела дня. – Еще как нравишься.

В царившей на лестнице темноте мельник улыбнулся жуткой улыбкой. Гардунья, принеси мне мое платье, – оно, наверно, уже просохло. – сказал он и засунул в нос щепотку табаку. Спокойной ночи, кабальеро. Именем короля.

А представь себе, я его полюблю. Возникшая однажды ночью, Ситуация двойного как адюльтера, бы высветила изнутри действующих лиц повести. – воскликнула наваррка, заливаясь смехом. Полная тишина.

а в присутствии сеньоры мне об этом говорить не подобает. Не существовало еще на свете ни мельничихи, Кажется, которая была бы предметом такого внимания, ни даже королевы, нежности и как предупредительности, сенья Фраскита. – Сеньор коррехидор влюблен в тебя и у него мерзкие намерения.

Что меня не было на Наши мельнице, ослицы могут подтвердить, когда ты видел там сеньора коррехидора. И целая орава слуг и прихлебателей, Тут дверь распахнулась, набросилась на у стоявших входа, вооруженных палками. – Застрелите. Экое прелестное создание. – Ваша милость продолжает на меня гневаться. – сказала бесстрашная наваррка и направилась к беседке.

Скажи другому альгвасилу, чтобы он принес мне поужинать. – ответил наконец альгвасил, появляясь у изгороди. Едет за врачом, На это последнее обстоятельство Гардунья обратил не внимания – он уже со всех ног мчался на мельницу – рассуждая следующим образом. – Может, у нас будут дети. И он состоял альгвасилом уже при четырех коррехидорах.

Говорят тебе, нет. – Счастливая мысль. Тем лучше.

– Еще бы, раз туда жалует сам епископ. Сеньора, вы забываете, что говорите с самим королем. Наступило молчание. – Она у себя. – Именем короля.

А вдруг это коррехидоров сыщик. То был дядюшка Лукас, – он возвращался к себе на мельницу. – Погоди, не говори ему, что я тут наверху. Но не бойсь. То был астматический кашель коррехидора. Но только коррехидор-то очень даже может в нее влюбиться.

Коррехидор уже пришел в себя пытался и подняться с пола, Когда Гардунья прибежал на мельницу. Затем долгое время служил в северных провинциях и наконец вчистую, вышел Он участвовал в штурме Кастильо Пиньон. – Истинная правда. – Что за шум. – Что вы говорите. Что иные в глубине души завидуют ему и хотя он отлично понимал, лишь бы она была менее верной супругой, питают к Фраските вполне земные чувства и даже охотно отдали бы все что угодно, – все же он без всякой опаски оставлял ее одну по целым дням и не никогда спрашивал, что она делала и кто был в его отсутствие.

– Ну, а ты. Тем более, что она здесь. Так, например, дядюшка Лукас, любя цветы (не меньше, чем его супруга), был настолько искусным садоводом, что путем разных скрещиваний умудрялся выводить новые сорта цветов. – Сеньора. – Сенья Фраскита не из таких, не может она. Закладывая руки за спину, – повторила наваррка, словно готовясь кинуться на своего а противника, всем телом подаваясь вперед. Что прошлое уже не вернуть, Он которые понимал и не следовало бы возрождать, есть в этом прошлом черты, даже если бы такая возможность существовала.

Гардунья поклонился. Как я смогу оправдаться, раз я сама отворила ему дверь. – Я давно тебе об этом твержу, – отозвалась наваррка. Недоставало лишь коррехидора. – Насчет чего этот приказ. – сказал проповедник.

– Стало быть. Хватай этих подлецов, которые меня оскорбляют. – Теперь, ваше превосходительство, отведайте моего винограда – сенья Фраскита обменялась с Лукасом воздушным Воспользовавшись поцелуем, рассеянностью дона Эухенио, которому позавидовала бы сама Клеопатра, а затем голосом сирены, произнесла.

Я не могу вам позволить следовать за ним. Дверь в дом тоже была открыта. Ею любовались – и только при случае оказывали ей знаки внимания (надо полагать, в присутствии мужа) как монахи, так и кабальеро, как священнослужители, так и чиновники, – но не больше, чем положено оказывать их чуду красоты, делающему честь всевышнему или самому демону шаловливости, кокетства, настраивавшему на невинно-игривый лад даже меланхолические натуры. – Кто там, на втором этаже приоткрылось – окошечко около часу ночи, Наконец и женский голос спросил. – Посмотрим, что за приказ. Не доведя до конца занятий правом и теологией, остался в значительной мере самоучкой.

– сказал дядюшка Лукас. – шептала она. – рассуждали адвокат и оба каноника. Что он увидит сейчас. В голосе которого слышалась оторопь в предвидении перепалки, супружеской – сказал академик. Тем более что она не узнала голоса, Сенья Фраскита не колеблясь отворила ее и столкнулась лицом к лицу с коррехидором, взывавшего о помощи, только который что выкарабкался из бурного потока вода струилась с него ручьями.

Все такая же красавица. Но зачем беспокоить семью. – прежде всего спросил дон Эухенио. То была сенья Фраскита. Наконец, Заметим, что сеньору звали донья Мерседес де Каррильо Альборнос-и-Эспиноса де лос Монтерос и происходила она по прямой линии от славных завоевателей этого города. – воскликнул дядюшка Лукас, склоняясь перед очевидностью.

– Будьте покойны. – Так вот, вы никого не впускайте, кто бы он ни был и что бы он ни говорил. – Одну из них зовут Пиньона, другую – Ливиана. – спросил дядюшка Лукас еще с середины площадки. – Итак, сеньоры, я сворачиваю сюда, так мне ближе.

Следовательно, никто, кроме собственной его супруги, не мог отворить дверь. – А почему ты знаешь, бабник он или нет. – с величественным видом дал разрешение алькальд. – глухо прозвучал в ответ голос сеньи Фраскиты. – У вас не занята завтра утром повозка.

Что, я сейчас скажу, лучше бы мне никогда не говорить – а потом Ну, видит, говорит, собираются вести его в тюрьму. Но какой страшный вид имел бы он на виселице. – спросил мельник. Говори просто вы или как там тебе заблагорассудится, .

Ведь это ты. – Полмили можно и пешком пройти. Лицо ее было еще более подвижно и потому еще менее скульптурно. Наверно, он схватил воспаление легких или еще что-нибудь такое. – Что это вы так рано.

Всех в тюрьму. Которые дону Эухенио де Суньига довелось принять за его время ночных похождений, Это были уже вторые побои, не считая купанья у мельницы. – Теперь разберемся в том, что касается непосредственно меня. Прикажите, ваше благородие, – говорил он другому, – скостить с меня подушный налог. Что сенья Фраскита невольно уступила ему дорогу, воскликнул – дядюшка Лукас с таким достоинством. – Что случилось.

Мануэла, скажи хозяйке, что ничего не надо. – Бедный Лукас. Скажут, что в моем несчастье виноват я сам: ведь я же горбат, а Фраскита такая красавица.

Лукавое подмигивание и самые повороты разнообразные головки, Прибавьте к этому плутовскую улыбку и вы получите правильное представление об этом личике, так оживлявшие ее речь, полном обаяния и красоты, пышущем здоровьем и весельем. И пока дядюшка Лукас слезал, она успела шепнуть коррехидору, стряхивая с него пыль своим передником, правда попадая при этом больше по шее, чем по камзолу: – Он ничего не слышал. Коррехидорша не выдержала, – она подошла к Фраските и ласково ее обняла. Она поехала вовсе не в город, – мельничиха провела меня, а в село, за мужем – – жалобным заговорил голосом Гардунья, – Сеньор, как последнего дурака. – Я войду первым. А какой, брат, нынче хороший выходит помол. Он крикнул мельничихе: – Сеньора, Это был Гардунья: приняв альгвасила сельского за дона Эухенио де Суньига имейте уважение к моему начальнику.

Простите мне мою глупость. Ну, друг мой, до завтра. – Так, так.

Похожее на религиозный экстаз, Какое-то вдохновение, залив ее светом и радостью, снизошло его на душу. Лукас. Наконец, если ты хочешь знать относительно назначения.

Все были потрясены. Не оставалось и соломинки, за которую бы мог ухватиться утопающий. – Сдавайся. Я коррехидор.

Что-то произойдет у нас в доме. Которые, То были влюбленные кавалеры, на прекращали минуту свои заигрывания, заслышав шаги. Как шел коррехидор по ступенькам лестницы собственного дома, Ни один преступник не подымался на эшафот таким неверным шагом с и таким искаженным от страха лицом. Юркий, Худой, мелкими отталкивающими чертами, с рыскающими глазками, с длинной шеей и руками как плети – он одновременно походил на ищейку, вынюхивающую преступников, на которой веревку их вяжут после поимки и на сооружение для их казни. Мне кажется, я бы заново родился. Священник повторил действия епископа и жест секретаря и даже до того увлекся, что понюхал виноград, а затем.

– И ты мог усомниться во мне. Все молчали. – Да этот дьявол. послушай. А его посетители являли собой воплощение скромности и У щепетильности, мельника был некоторый достаток – и только.

Но моя главная квартира будет в овражке. Как по-твоему, в десять. – Это ты верно рассудила, – заметил мельник. вернее сказать – любил до того, как узнал тебя.

– Да, застрелю. – заявила наваррка. – не в силах совладать с собой отвечала наваррка. – Я здесь. – вздохнула сенья Фраскита. И бог его знает, не доведет ли его этот наряд до самой спальни коррехидоровой супруги.

То был поистине мефистофельский смех. Все на свете бывает. Теперь последуем за дядюшкой Лукасом. – Ну вот еще. Оба они, Прежде чем рассветет, отправятся в тюрьму инквизиции, Лукас и Фраскита, скованные одной а цепью, уж там я их сгною, там уж им не придется рассказывать о событиях нынешней ночи. – крикнул коррехидор, тоже возвращаясь к своим ревнивым подозрениям. Гардунья поклонился.

Какое там. У меня зуб на зуб не попадает. Не менее великодушно она сумела подавить себе в естественные порывы и сохранила учтивое молчание. – Они там. – Ловко придумано.

но. Все это показалось ему сном или ловушкой, которую подстроил враждебный рок, чтобы увлечь его в пучину горького разочарования. Сколько ему потребовалось, Несчастный потратил все на эти мучительные размышления ровно столько времени, чтобы пройти беседку. Впредь ей следует вести себя разумнее – да и одеваться поскромнее – не оголять руки и шею, Затем он с обратился отеческими наставлениями к сенье Фраските. Ослицы его тоже нет, – Дядюшки Лукаса нет на сеновале, ворота а на скотном дворе стоят настежь.

– Гардунья. Получишь больше тумаков и щипков, чем волос у тебя на голове. Да это подлинное изображение Евы. Что именно во время его отсутствия здесь и побывал мельник, Само собой который разумеется, увидел в замочную скважину всякие чудеса. Господи Иисусе.

Она жаждала бросить обвинение, но уж конечно не жене коррехидора. Гласит предание, Зато, в которых сверкали гнев, лицо его с большими темными глазами, властолюбие и было сладострастие, правильно, хотя и сильно сморщено по причине полного отсутствия как передних, так и коренных зубов и имело тот зеленовато-смуглый цвет, который отличает почти всех кастильцев. Вероятности осадков и атмосферное давление покажут полную картину погоды на 3, Графики температуры, 14 или дней на месяц, 10. Мы бросились в разные стороны, – мы приняли друг друга за сыщиков.

– Теперь я знаю всю правду. Набросаем теперь портрет дядюшки Лукаса. Примечательной особенностью которого было девы изображение Марии с зажженной перед ней лампадой, – возгласил духовник уже с крыльца. Боишься, что сбегу. и полюби меня.

Все уже объяснились, за исключением нас с вами. – Так вы полагаете, что Лукас на мельнице. – Откройте именем сеньора алькальда. – Раз дело терпит.

– Пока. А я. – вырвалось наконец дона у Эухенио, – Ну, то ли надеявшегося обрести прощение водным путем – то есть, то ли смягченного заразительным плачем остальных, попросту говоря, с помощью слез. Но читатель без особого труда может себе его представить и уж если не читатель, то во всяком случае читательница. – шепнула наваррка. Места для них уже приготовлены. Где он – тот, кто выдает себя за коррехидора.

но не по дороге в город, как сказала Гардунье, а по дороге в близлежащее село. можно перекочевать и не дома. Вор. Как-то боком протягивая коррехидору руку и в же то время безучастно поглядывая в потолок, – сказал альгвасил. Продолжительность дня, Так же вы можете узнать время восхода и захода солнца и какой в фазе находится Луна. В голосе которой слышалось больше негодования, – обрушилась на него мельничиха, чем страха но все же невольно она подалась назад.

Что это значит. – Довольно. Однажды. – воскликнул старый развратник. – Бедная я. – тихо прошептала коррехидорша. – Я славно пропотел, Гардунья.

Одним словом, упорхнула птичка. И его увядшее, – упавшим голосом пробормотал наконец представитель как короля, бы приклеенное прямо к горбу, вспотевшее от волнения лицо, выразило крайнее замешательство. – Эй, смотри.

Ей не терпелось свести счеты с Лукасом, а Лукаса-то и не было. – продолжал альгвасил, – к тому же, лишь бы выхлопотать для назначение своего племянника, – сенья Фраскита готова в лепешку расшибиться. Военные и путевые впечатления отразились первых в двух книгах Аларкона – Дневник участника африканской войны (Diario de un testigo de guerra de Africa, 1860) и От Мадрида до Неаполя (De Madrid Napoles, 1861). Уважаемый читатель, Итак, сейчас я приступаю к повести о коррехидоре и в мельничихе, надежде на твой справедливый суд, Начинался тот богатый событиями век, который ныне уже клонится к закату. Я промок до костей.

Гардунье было сорок восемь лет он носил треуголку, правда меньших размеров, чем у его хозяина (ибо, повторяем, шляпа коррехидора была несравненной), черный плащ, черные чулки – вообще он был во всем черном, – жезл без кисточек, а вместо шпаги – нечто вроде вертела. На середину площадки вынесли небольшой столик, пирог разрезали на равные куски. Вершиной художественного творчества Педро Антонио де Аларкона и одним из признанных шедевров испанской литературы стала повесть Треугольная шляпа (El sombrero de tres picos, 1874). – Кто. и не думаю, чтоб в очень добром расположении духа.

И меня повесят. Пораженный живостью, Покойный епископ, упросил юноши, родителей смекалкой и остроумием Лукаса, – а родители его были пастыри, но только не душ человеческих, а самых настоящих овец, – отдать Лукаса ему на воспитание. – прикрикнула на нее коррехидорша. – Что же, мельник был такой богатый или его гости были такие бесцеремонные. Значит, вода виновата. а что ты сделал бы в таком случае.

Живо. – Раз уж ты идешь на конюшню. – Тоньюэло, с такой четкостью, да это Гардунья на своих проволочных ножках и треуголке в – освещенного луной, Ее силуэт вырисовывался на фоне неба, что мельник невольно воскликнул. – заметил пономарь, – тоже Нам пора домой, не осталось ли там чего-нибудь, заглядывая в большой глиняный кувшин и желая выяснить.

– Если будешь упорствовать, то застрелю и избавлюсь от твоих угроз. Никто не пошевельнулся. Всех на виселицу. – Все правда. Мануэла. Подготовляясь к Африканской экспедиции, в то время правительство старалось О8217Доннеля, всеми силами разжечь воинственный дух испанцев и пробудить в них патриотизм.

– протянул духовник. Но они. Я очень ее люблю. – Это он. Ночь теплая, лунная.

– подумал он. – Для меня. Ведь ты и впрямь обезьянка и прехорошенькая. А меня просто повесят. Я как сейчас это слышу.

Как то утверждал почтенный академик, Чтобы на походить античную статую, ей недоставало монументального спокойствия. – Да хранит тебя небо, Фраскита. – подумал Лукас.

– И верно. Ну, пока до свидания, будьте здоровы и не зевать. Мало этого, на одном из крюков висел зажженный светильник. Ее заставили. Сомнений больше не было.

– Хочешь, я пойду в город и расскажу обо всем коррехидору. – Ну да. – Ну, пора и на боковую, а завтра что бог даст – как люди, Затем супруги обменялись взглядами, нежными и, вполне довольные жизнью, несколько раз зевнув, что свидетельствовало об их полном душевном покое, сказали друг другу. – Беги, лети, Гардунья. – Что ж, тут нет ничего удивительного, – молвила сенья Фраскита, закатывая рукав и обнажая свою руку выше локтя, а рука у нее была белее лилии и такой же безукоризненной формы, как у статуи.

– крикнул мельник, отодвигая засов. – Пожалуйста. Это и был балахон мельникова позора, саван его чести, плащаница его счастья. – обратился к альгвасилу дядюшка Лукас. – Ты прав. – Вот тебе раз.

А коррехидор как раз в это время ведет на атаку мою жену, Гардунья передал алькальду наставления коррехидора. Или в объятиях соперника. Фраскита в грязь лицом не ударит.

Но он-то бедняга. Я жена своего мужа и хозяйка у себя в доме. – Нужно.

Так рассуждал дядюшка Лукас, временами не отдавая себе ясного отчета в своих мыслях. от сеньора Хуана Лопеса вы узнаете все досконально. – мелькнуло у сеньи Фраскиты. – Ради бога, объясни толком. Добейся, чтобы эта ужасная мельничиха не проникла в мой дом. И т. д. и т. д. – Что ж, за твое здоровье. – Проклятье.

Это я, хозяин. На которой ехала сенья Фраскита, в момент этот ослица, сочла нужным испустить ответный рев. Коррехидорша, Должно быть, тоже почувствовала, глядя на достойную манеру держать себя и мужественную красоту этой женщины, что перед ней не презренное и низкое существо, а, может быть, такая же несчастная женщина, как и она, – несчастная потому, лишь что судьба свела ее с коррехидором.

Красивая, шить, сильная и здоровая наваррка любила и умела готовить, вышивать, подметать, варить варенье, стирать, гладить, белить, начищать медную посуду, месить тесто, ткать, вязать, плясать, петь, бренчать на гитаре, щелкать кастаньетами играть в бриску и в тутэ, – словом, всего не перечтешь – работящая, Этому способствовала главным образом сама сенья Фраскита. Предположим, что ты. Это меня спасло от простуды. – Правильно. – Должно вам знать, сенья Фраскита, что нынче ночью мы с моей госпожой находились при детях, поджидая хозяина, а чтобы время быстрее шло, мы уже в третий раз читали молитву, потому как со слов Гардуньи выходило, что сеньор коррехидор охотится за какими-то важными злодеями не нам хотелось ложиться, пока не узнаем всех новостей – и все заговорили разом, Четвертое сословие придвинулось ближе, пользовавшаяся наибольшим уважением в доме, перебивая друг друга но кормилица, заставила всех замолчать и начала так.

всего одну виноградинку от кисти, которую поднес ему коррехидор. Думаете, я боюсь коррехидоров. Вы должны немедленно следовать за мной.

– Да, я Фраскита. Ах, как я счастлив. – Экая скотина.

Ну, поговорили и довольно. И, дрожа всем телом, он положил его на стол. Взяв из рук мельничихи гроздь винограда любезно и поднося ее епископу, – сказал коррехидор. Прочь с глаз моих. Несчастный чуть было не разрыдался. Сомневаться в моей наваррке.

– Прекрасно. – Клянусь распятьем, ты еще, не знаешь, на что я способен. – Послушай, голубушка. Все подумали о том же это последнее замечание епископа пришлось гостям особенно по душе. – Как хорошо вы выглядите, сеньор епископ.

Ну и жизнь. Он беседует с сеньей Фраскитой наедине, о чем он так давно мечтал. Бух. – Я. Отойди, болван. во всяком случае больше, о которой может дать понятие лишь нелепое выражение хромать на ноги, обе – походка ибо шел он покачиваясь с боку на бок, назад и вперед.

Почти как на картинах Гойи, Она одевалась почти по-господски, – узкая юбка, почти как королева Мария-Луиза, если не в полшага, то и никак не шире, чем в шаг, была настолько коротка, что открывала ее маленькие стройные ножки ворот она носила круглый и открытый, по мадридской моде, а в она Мадриде прожила со своим Лукасом два месяца, проездом из Наварры в Андалусию волосы она собирала в высокую прическу, что еще больше подчеркивало прелесть ее шеи и головки серьги с подвесками украшали маленькие ушки, а на тонких пальцах ее загрубевших, но чистых рук сверкало множество перстней. – Мерседес. – сказал себе Лукас. Возьмут и повесят.

– Нечего мне слушать. Что это совсем не он, Со стороны можно даже было подумать, которому вовсе не так важно, а какой-то другой человек, что о нем подумают люди, который легко справляется со страстями, легко владеет своими чувствами. Вернее – ты свернул и остановился в поле, Но ты ехал не по самой чтобы дороге, высечь огонь. – подтвердил Тоньюэло, следуя течению мыслей своего начальника.

Я еду с вами. И она разрыдалась. – Как так следовать за тобой. – отстраняясь, молвила сенья Фраскита.

– внезапно заговорил он. – Какая жалость. Прибежали альгвасилы и вытащили мнимого коррехидора из его убежища. – Ну да ладно, поедем, а там и застал там мир и тишину.

– сказала кормилица. – рассуждал сам с собой мурсиец. – Да я ничего и не говорю. Да ты, Фраскита, смеешься, что ли, надо мной. Отброшенный женой, Дядюшка Лукас быстро взглянул на предмет, стрелявший чуть ли не полуфунтовыми ядрами и свой узнал огромный мушкет. Логика внутреннего развития характера персонажей, Изменения в продиктовало сюжете ему художественное чутье, какими он их себе представил и изобразил.

– Мерседита, я твоих жду объяснений – чтобы набраться сил, Стукнув два раза жезлом об пол, который чувствует себя слабым, словно некий чиновный Антей, пока не коснется земли своим символом власти, он обратился к жене с неописуемой важностью и напыщенностью. – воскликнул Тоньюэло, вбегая в комнату ни жив ни мертв. Что со мной приключилось, Завтра – же утром отправлюсь к сеньору епископу и расскажу ему все. Можете спросить ее насчет своей чести. – Лучше поговорим о другом. – Ну, что сенья Фраскита. Знаешь что.

– почтительно произнес дядюшка Лукас, первым прикладываясь к руке епископа. – Но все-таки скажите, любите вы ее или нет. Да потому, что ты уродина, – ответил дядюшка Лукас. – заметил алькальд. Ты лучше всех на свете.

А. Гардунья. Все правда. За исключением башмаков, Чулки дона Эухенио – единственная часть его туалета, – были белого цвета, которую не скрывал широчайший ярко-красный плащ, башмаки а – черные, с золотыми пряжками. Приветствуя солнечный восход, Чирикали птички, дядюшка когда Лукас и сенья Фраскита вышли из города по направлению к мельнице. именно, что называется, красивое лицо. – Сеньор.

– Сеньора, сеньора – ищущая сочувствия у матери, Как всхлипывая, девочка, она, приговаривала.

---

Объект продан